00:18 В очередь, сукины дети! |
|
Недавно в одном политическом телешоу проводили опрос: вы за заморозку цен в магазинах? Читай: за то, чтобы умерить аппетиты оборзевших торгашей? 92 процента проголосовали «за». Аудиторию в основном составляли столичные студенты, чистенькие, умненькие, воспитанные и правильные девочки и мальчики. Эх, не довелось им быть помятыми в очередях, засаленными и запачканными впритирку бутылками в потёках мутного подсолнечного масла или капающими кусками мяса (на самом деле костями, обвёрнутыми болоньей), обсыпанными мукой из порванного пакета. Не довелось оказаться грубо выпихнутыми за то, что потеряли порядковый номер очереди. Не «посчастливилось» быть обхамлёнными продавцом – ни за что, просто под руку попались. Продавец того времени был царь и бог. То есть я, конечно, хотела сказать: эх, повезло вам, ребята, что не довелось испытать всего этого. Обратимся к классикам, самым правдивым летописцам своего времени. «– Ну-ка, дай-ка их посмотреть… – Нечего их смотреть. Каждый будет смотреть… Продавщица швырнула ему один сапожок… Молча, зло смотрела на него. «О господи, – изумился Сергей. – Прямо ненавидит. За что?» – Беру, – сказал он поспешно, чтоб продавщица поскорей бы уж отмякла, что ли… Продавщица всё глядела на него; в глазах её, когда Сергей повнимательней посмотрел, действительно стояла белая ненависть. Сергей струсил…» (Василий Шукшин, рассказ «Сапожки», 1970.) Или вот ещё: «– Гражданочка, у вас хрусталь есть? – Всё перед вами: вазы, блюда, рюмочки, фужеры… – Сколько копеечек рюмочка стоит? – Копеечек?! Хэ, – издевательски фыркнула продавец. – Одиннадцать сорок штучка, не хочешь? …Закипая злобой, готова была насквозь проколоть его взглядом: – Деревня! Да это же хрусталь, чехословацкий! Соображать надо!..» (Павел Куляшов, повесть «Вятские – мужички хватские», 1981.) Из 80-х годов добро пожаловать в 90-е. Тогда этих мальчиков и девочек ещё и в проекте не было, либо они агукали и пачкали пелёнки. А вот я могу засвидетельствовать. Слова «заморозка цен», «госконтроль за наценками», «ценовое регулирование» дышат праведным гневом, одновременно ласкают слух и льют бальзам на израненную покупательскую душу. А вот у меня они ассоциируются с мятыми бумажными простынями талонов, которые выдавали строго по месту жительства, по прописке. Талоны приходилось носить с собой, потому что не знаешь, где и когда сегодня выбросят: крупу, муку, мыло, сахар, спички, колбасу, «масло слив.», «масло раст.». Лихорадочно вчитываешься в мелкие буковки, рвёшь неровной рукой квадратики. Сзади напирают, дышат в спину: – Чего копаешься? Бабульки, пережившие военное время, учат бестолковую молодёжь, как надо. А надо: дома ту простыню аккуратно разрезать, классифицировать квадратики в стопки, а уже те сцепить канцелярскими скрепками. Допустим, талоны на крупу: ячка к ячке, манка к манке, перловка к перловке, рис к рису, гречка к… Многострадальной гречки не было вообще. Покупка хлеба – отдельная картинка с натуры. Туча народа, сгущается с каждой минутой. В зал самообслуживания не пускают. Все взгляды прикованы к пустым хлебным стеллажам. И вот начали выбрасывать буханки, волнение усиливается. Заграждения сметены, толпа с рёвом устремляется к вожделенным полкам. Нет, никто не помирает с голоду, всем достанется, просто в человеке в эту минуту просыпаются самые дремучие инстинкты. Тут вам и хлеб, и зрелища. Молодые и сильные с гиканьем сметают всё на пути, для них это выброс адреналина. Старые, малые, слабые и мамочки с детьми жмутся к стене, чтобы не раздавило живой лавиной. Крики, визг, хохот, мат, нередко и рёбра ломали. Но это всё цветочки по сравнению с районными автобусными рейсами в выходные дни – вот уж точно зрелище не для слабонервных. Довелось наблюдать, как люди теряют человеческий облик ради сидячего места, как мужчина с силой бьёт женщину кулаком в живот, как подростки отшвыривают попавшуюся на пути бабку – и с торжеством посматривают из окошка. Где-то в девятом классе наша учительница обществознания, вернувшись с курсов повышения квалификации, рассказала о любопытном социологическом эксперименте. В одной столовой обеденный перерыв напоминал кромешный ад: проголодавшаяся толпа, неразбериха, попытки пролезть без очереди и протащить друзей, толкучка, едва ли не потасовка. Повара психуют, раздатчицы швыряют тарелки, посетители грызутся. И вот эту большую столовую разделили на две маленькие. В одной всё оставили по-старому, но начали проводить энергичную просветительскую работу. Внушали, что человек человеку друг, товарищ и брат, что нужно уметь сохранять человеческое достоинство, что давайте вместе переживём временные трудности ради светлого будущего… Ничего не помогало, бедлам только усиливался. А в другой столовой просто расширили штат поваров и количество завозимых продуктов, пересмотрели расписание работы столовой – и порядок водворился сам собой. Никто не толкался, очереди рассосались. Все успокоились и очень скоро научились вежливо говорить друг другу «извините» и «пожалуйста», стали приятно улыбаться и вести себя с достоинством. Вывод: бытие, увы и ах, всё-таки определяет сознание. Ещё об одной столовой – не экспериментальной, обычной. Там мы с подружкой однажды стали свидетельницами маленького русского бунта, бессмысленного и беспощадного, скажем так, бунта в зачатке. Нам было лет по 19. Заскочили перекусить ближе к обеду. Вот это удача так удача: в меню оказалась жареная колбаса! Взяли её с картофельным пюре, аж по двойной порции. Рядом брала свои комплексные обеды бригада, рабочие со стройки неподалёку. Рабочий, стоявший к нам ближе всех, заглянул в наши тарелки, решительно разгрузил свой поднос и велел раздатчице: – И мне положите с колбасой. – В комплексный обед колбаса не входит. – Что значит не входит? Я же вижу, колбаса есть в меню! И по цене как шницель. Замените шницель колбасой, и всё тут! Стоит заметить, колбаса в то время была вкусной, качественной, гостовской, а шницель лепили из хлеба. Вот работяга, которому тот шницель уже поперёк горла встал, и возмутился. К нему подтянулась солидарная бригада. Все начали греметь подносами и бить алюминиевыми ложками о тарелки, требуя колбасы. Раздатчица заплакала, позвала заведующую. Та вышла, стала трясти какими-то бумагами, вся покраснела, раскричалась. В её адрес тоже неслось нелестное: – Рожи наели! Ворьё! Лопайте сами свои несъедобные шницели! Куда из них мясо дели? Да их собака не сожрёт! Вы за кого нас держите? Кто-то из мужиков в сердцах грохнул тарелку об пол, раздатчицы взвизгнули. Мы с подружкой, невольно ставшие виновницами социального мини-взрыва, бочком-бочком убрались со своими подносами в другой конец зала, за дальний столик. За происходившим наблюдали с чувством вины за творимое социальное неравенство и испуганно, торопливо поглощали колбасу. А ну как разгневанный рабочий класс того, экспроприирует прямо изо ртов? Заведующая убежала куда-то звонить. Вмешался старший из мужиков – прораб или бригадир, стал урезонивать друзей. Колбасный бунт всплеснулся и улёгся. А на броненосце «Потёмкин», если помните, макароны натворили дел ой-ой-ой. Ещё о 90-х. Мама рассказывала, как стояла за сахарным песком. Гайдаровский рынок понемногу начал осваивать просторы страны, и продукты давали без талонов, но по инерции ещё ограниченно: килограмм в руки. Под ногами весело, не без умысла, шныряли ребятишки. Пенсионеры из очереди их разбирали, вроде как это их внучата или племяши – и, соответственно, получали на руки вдвое, а то и втрое больше сахара. А мальцам, сыгравшим роль внучат, в награду доставались жвачка или конфета. Такой взаимовыгодный маленький бизнес. Мама тоже подозвала крошечную девочку, приласкала, прижала к себе. И получила два кулька песка: на себя и на девочку. Полезла в карман – конфеты забыла! И деньги, как на грех, были взяты впритык – на два килограмма сахара. Вечером рассказывала: – Знаешь, так и вижу её недоумевающие глазёнки. И из них медленно-медленно ползёт слезинка. Она потом специально приходила к магазину с шоколадкой, но девочку больше не встретила. Наверно, та решила больше не иметь дела с вероломными взрослыми. Ещё помню огромную, раскачивавшуюся волнами, заполонившую весь отдел очередь за водкой. Напирали слева, справа и сзади, вздохнуть невозможно. Стояли все, даже непьющие: водка тогда была самой ходовой валютой, без неё и жэковский сантехник не стал бы с тобой разговаривать. Нам сорокаградусная нужна была для сварщика. Мы тогда въехали в однокомнатную квартиру с нишей, которую хотели перегородить и поставить туда детскую кроватку. Сварщик пообещал сделать перегородку в виде ажурной, витой решёточки и затребовал за это дело шесть бутылок водки: работа плюс материал. Да, так дорого ценился тогда алкоголь. Мы уже накопили четыре бутылки. Отстояла два часа, до прилавка далеко, а я уже измучалась: дома спит ребёнок, вот-вот должен проснуться. Испугается, зайдётся в крике, начнёт заикаться. И когда передо мной оставались человека три-четыре, плюнула: да пропади всё пропадом, и водка, и витая решёточка! Прибежала домой: слава богу, малыш ещё спал. В другой раз пришла в магазин с грудным малышом: выбросили яйцо. Встала в хвост очереди – ребёнок предсказуемо начал капризничать. Покупатели надели на лица равнодушное выражение «ничего не вижу – ничего не слышу». Пришлось подойти ближе к прилавку и морально давить на продавца живописной картиной «Мадонна с орущим младенцем в очереди за яйцом. Холст, масло». Продавец долго сохраняла каменное лицо, потом взорвалась: – Специально ребёнка с собой берёте? Что, совсем-совсем не с кем оставить? Постыдились бы, молодые! Инвалиды, старики стоят. Подвиг она совершила: ребёнка родила! Теперь как щитом прикрывается, – и ещё много других слов сказала. Впрочем, произнося это, она уже подталкивала в мою сторону кассету с яйцами. Под укоризненные взгляды пенсионеров. Перечитываю – мрак. Неужели всё было так плохо и беспросветно? Да нет, конечно же. Мы были молоды, жизнь била ключом и сверкала всеми красками радуги. Справлялись и с очередями, и с дефицитом, и с прочими невзгодами. Просили помочь друзей, соседей, кооперировались с другими мамочками: кто-то сидит с малышнёй, кто-то отоваривается. Ну да, я преднамеренно сгущаю краски: для чистеньких мальчиков и девочек. Пусть знают, какой чудовищный монстр, какая многоголовая гидра может родиться из невинно обронённых слов: «заморозка цен», «ценовое госрегулирование», «контроль за наценками». По мне лучше терпеть голод и холод, чем те кошмарные очереди. А ещё лучше, конечно, чтобы ни голода и ни холода. В такой-то богатейшей стране – срам. Возвращаясь к продавцам. Куда до них экспертам, учёным, докторам экономических наук со своими прогнозами! Продавцы кожей своей, всей сущностью, носиками чуют, откуда ветер дует. Ещё вчера вы не знали, куда деваться от назойливых приставаний в магазине: «Вам помочь?», «Что вас интересует?» Сегодня интуиция подсказывает торговым работникам что-то смутно забрезжившее… Возвращение дефицита… Былое могущество и величие человека за прилавком… Презренное покупательское быдло по ту сторону прилавка… Нужные человечки у чёрного входа… Всё то, о чём они с необъяснимой тоской, не смея признаться себе, ностальгировали последние четверть века. О чём мечтательно рассказывали юным ученицам, а те восторженно вздыхали: неужели были такие времена? Неужели продавец когда-то был – сила, силища, ух! Во всяком случае, первые ласточки перемен уже появились. Знакомая учительница несколько раз за зиму заглядывала в меховой салон, мерила приглянувшуюся шубку и всё не решалась купить. Цена кусается, но скоро весна: не подождать ли сезонной уценки? Вокруг неё увивались продавщицы, не знали куда усадить, предлагали кофе, чай с карамельками. Ах, а шубка хороша! В последний раз, когда она попросила её для очередной примерки, девочка продавец недовольно процедила сквозь губку: – Всё равно ведь не возьмёте, чего и мерить? Ходят, меряют по десять раз, а потом не покупают. Голодранки. Последнее слово она, конечно, не произнесла вслух – оно подразумевалось. На возмущение приятельницы – мол, позвонит и пожалуется хозяйке салона – девочка равнодушно пожала плечиками: – Звоните. Она сама нас недавно инструктировала отличать настоящих покупательниц от мнимых. Предупредила, что если шубы обтёрхают – у нас вычтут из зарплаты. Второй звоночек прозвенел на днях уже для меня. Как обычно, попросила в магазине хлебушка поподжаристей. Молодая продавщица, обычно приветливая, не сходя с места, кивнула на полку: – Какой вам надо, такой сами и выбирайте. Заворачивая буханку, тихонько бурчала под нос, думая, что я не слышу: – Всем поджаристый подавай. А остальной мне, что ли, доедать? Поджаристый им, видите ли… – Так вы передайте хлебопёку наши покупательские пожелания, – посоветовала я, – мол, непропечённый хлеб не пользуется спросом. Всего и дел-то. Странно, что самому продавцу это не пришло в голову. Никакого предубеждения против работников торговли у меня нет. Я сама давно близко знакома с двумя продавщицами – милейшие, обаятельнейшие создания. В давние времена, бывало, оставляли под прилавком что-нибудь «дефицитненькое». Хм, что-то давно я не торила к ним тропку. Не пора ли напомнить о себе, освежить и укрепить наши подзабытые отношения? Так, на всякий случай. Надежда ВЕРШИНИНА |
|
|
| Всего комментариев: 10 | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
По этой теме смотрите: 
ВСЕ НОВОСТИ:
АРХИВ САЙТА:
Copyright MyCorp © 2024
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
7
