| ИреN | Дата: Понедельник, 22.09.2014, 16:02 | Сообщение # 4 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 3605
Статус: Offline
| Золушка советской эстрады, звезда 80-х Катя СЕМЕНОВА:
«На эстраду вернуться? Исключено: у меня собаки — я не могу их оставить, муж... Что еще? На самолеты и паровозы чесотка — видно, наездилась...»
«НУ КАК МОЖНО ПИСАТЬ: «КАТЯ СЕМЕНОВА ЗАГУЛЯЛА НА СТОРОНЕ» — Я ЧТО, ВНУТРИ РОДНОГО КОЛЛЕКТИВА ДОЛЖНА ЗАГУЛЯТЬ? ШЛЮХОЙ МЕНЯ НАЗЫВАЛИ...»
— «Хорошую семью, — признавалась ты, — я предпочла карьере: реклама мне не нужна и популярной быть я не люблю, вдобавок ни от кого не зависима, как Монголия, — знаете, независимая Монголия есть и от нее ничего не зависит. Вот так же и я — я уже давно на сцене не выступаю, добровольно сдала оружие»... С чем эта твоя капитуляция связана, чем вообще падение популярности в начале 90-х после такого фееричного взлета вызвано?
— Ну как? — развод же был: довольно грустный и весьма неприятный, с последствиями — они как раз и отшибли у меня всю охоту за что-то бороться, куда-то ходить, где-то петь, а потом, когда все это произошло, люди сидели и ждали, чем все закончится: выкарабкаюсь я или нет.
— Какие, прости, люди?
— Те, от которых все и зависело: администраторы (тогда же продюсеров не было), директора телевизионных программ, и я что-то на самом деле... Вот какой год ты началом моего «отката» считаешь?
— Думаю, 92-й...
— В том году мы с Мишей в Киеве познакомились, а в мае 93-го он приехал ко мне в Москву. Последний раз на «Рождественских встречах» у Аллы Борисовны я выступала... Не знаю, что уж себе придумала, но когда меня на пресс-конференции об этом шоу спросили, ответила: «Знаете, я счастлива, что свою карьеру в таком красивом концерте заканчиваю». Я тогда уверена была, что больше к этому близко никогда не подойду, потому что тяжело было, противно — чего только история с газетами стоила, которые что попало писали.
— А ты такой впечатлительной была?
— Очень! — я и сейчас такая. Ну как можно заголовок давать «Катя Семенова загуляла на стороне» — я что, внутри родного коллектива должна загулять? Шлюхой меня называли — в общем, какой-то сон страшный...
— Это с подачи бывшего мужа?
— Конечно — он со всеми дружил и считал, что все это должно меня успокоить...
— ...и в семью вернуть...
— Ну, там я ему нужна не была — так, из принципа, и мне казалось, что сыта этим по горло. Тогда первый раз по-настоящему поняла, что на самом деле никому не нужна — не то что, мол, сиротинка такая, а в каком-то другом смысле.
— А никто никому не нужен...
— Просто я как-то раньше не знала, что люди, которые меня сейчас обсирают... — (испуганно): «Ой, батюшки мои!»... — через какое-то время, если у меня, не дай Бог, опять все получится, снова будут моими друзьями. Тут много всего можно рассказывать — думаю, если бы мне в свои 32 года проплакаться, освежиться, продышаться, и газетные пасквили пережила бы, наверное, — это, блин, спутник моей профессии.
Для меня самое страшное было, что поднятая шумиха на ребенке моем маленьком отразится, потому как добрые тетки и дядьки найдутся, которые скажут: «Ну что же у тебя мамка-то такая?». Собственно, так и происходило — это меня и остановило. Потом какое-то время реально я не работала: целый год ничего не делала — в депрессии была, то есть не просто жаловалась «Ах, у меня депрессия!», а болела.
А жила на что?
— Ну, я же до этого очень хорошо зарабатывала...
— Деньги, однако, в пыль уже превращались...
— К своей костюмерше в Чертаново перебралась, как-то перебивались... Многие вообще не знали, где я, потому что после очередной газетной статейки с ушатом грязи даже за хлебом не могла выйти: мне казалось, что все на меня будут смотреть. До меня тогда не доходило, что эту желтую прессу вряд ли кто-то читает, и было страшно: вот все, казалось, утряслось, а потом ды-дынс! — опять какую-нибудь хрень напишут. Думала: «Как же сейчас в магазин пойду?» — ну, то, что ребенка мне не отдали, как бы понятно...
— Он со свекровью остался?
— Угу! После «Рождественских встреч» где-то до осени будущего года я не работала, а потом что-то на меня накатило... У костюмерши — она бывший по музыке педагог — пианино было, и я за три дня альбом написала. «А почему нет?» — рассудила: у меня хорошие музыканты к тому же были. Прежний мой муж Андрей думал, что куда-то они с ним уйдут...
— ...ну, он же и сам музыкант...
— ...да, а ребята, — весь коллектив! — как ни странно, меня ждать остались. Должна сказать, что после этого я еще два года очень активно работала — опять были большие залы, все то же самое: единственное, что очень от других отличалось, — гонорар. Мой директор в состояние гипноза меня все время вводил: «Чего ты хочешь? — говорил. — Сколько ты не работала, больше за тебя не дают» — и ездили мы за копейки.
— Себя он, небось, при этом не обижал?
— Да, и когда я узнала, сколько у него остается, за голову схватилась, — караул! — но тогда как должное все принимала: действительно, чего я хочу?
«ПОСЛЕ ТОГО КАК СЕСТРЫ НЕ СТАЛО, Я ЗАРЕКЛАСЬ: «ТАМ, ГДЕ ЕДЯТ И ПЬЮТ, ПЕТЬ НИКОГДА НЕ БУДУ»
— Прошу прощения, Катя, но разве у тебя еще одна статья расходов не появилась? Уже ведь эра коммерческих отношений с телевидением наступала, когда директорам и редакторам за свое появление в эфире надо было просто платить...
— Эта новая реальность меня стороной обошла — такой статьи расходов у меня не было, поэтому нигде меня нет.
— Хм, а тебе говорили: мол, деньги на стол — и будем показывать?
— Прямым текстом.
— Почему же отказывалась?
— Во-первых, я жадная: денег жалко, а во-вторых, мне невдомек, почему за свою работу должна платить, — это смешно!
— Но ведь на том шоу-бизнес стоит...
— Ну хорошо, а если ты, предположим, хирург, а у меня — тьфу-тьфу-тьфу! — аппендицит. Я на операционном столе лежу и бью тебя по рукам постоянно: «Подожди! Положи под подушку мне деньги, а потом режь» — это бред!
— Ну, врач же не столько зарабатывал, сколько в то время звезда эстрадная, то есть это закономерно: хочешь, чтобы полные залы у тебя были и чтобы билеты на твое выступление покупали, дай телевидению денег, чтоб оно тебя показало...
— Дима, цифры я называть не буду, но Лешка Глызин, когда узнал, сколько я за сольный концерт получаю, сказал: «Унизить или обидеть тебя не хочу, но если хотя бы временно ко мне на подпевки придешь, в пять раз больше иметь будешь».
— То есть нечем даже платить было?
— Нет, конечно, а потом у меня сестра заболела — и все! Тогда и наступил перелом, потому что вопреки всем своим принципам я по ночным клубам работала. Лечили мы ее долго, дорого, и после того, как Люды не стало, я зареклась: «Там, где едят и пьют, петь никогда не буду», но поскольку какое-то время на больших концертных площадках отсутствовала, звали только туда.
Коллектива у меня практически уже не было, потому что сказала: «Ребята, не ждите», а с другой стороны, халтурки какие-то подворачивались — концерты, допустим, в приличном ДК в хорошем городе, но приглашали с условием, что не больше трех человек приедут. Понимаю, что у меня не шоу Филиппа Киркорова, но я привыкла к тому, что на сцене музыканты играют, — приспособиться к минусовой фонограмме не могла долго.
— Раньше по два-три концерта в день вживую...
— ...а тут я запрограммирована: «Эта песня энной по счету будет, тот трек туда...», и если вдруг посередке концерта что-то в душе менялось и другая песня просилась, исполнить ее было уже нельзя. Потом, какой бы прекрасной я ни была, все равно, когда два часа певица на сцене одна, меня это, будь я зрителем, сильно бы утомило, и таким образом все постепенно сошло на нет.
— Сегодня отсутствие былой популярности сумасшедшей, поклонников, телеэфиров тебя огорчает? Первый канал — Боже мой: раньше, когда ни включишь его, Катя Семенова все время поет...
— А я на нем, в общем-то, и осталась — правда, немного в другом качестве: единственный канал, который еще показывает меня, — это «Первый».
— Сожаления об утраченных возможностях есть?
— Иногда просто по концертам скучаю — не по безумным трем-пяти в день, когда я боялась утром проснуться и кому-нибудь «доброе утро» сказать, потому что понимала: скорее всего, голоса у меня нет: это пытка! Выступления, в принципе, в тягостную превратились повинность, и потом, Дима, я в эту профессию странным путем пришла...
— ...и странным ушла...
— Да, но пришла потому, что мне очень нравилось петь, а когда третий концерт в день, а всего их пять, я автоматически закатывала глаза, руки заламывала и вдруг понимала: сегодня это уже пела! — ну какое тут удовольствие?
— Ну, хорошо, а нашелся какой-нибудь человек, из коллег, может быть, который с небес на грешную землю вернуть попытался: «Кать, ты чего, дура? Смотри, мы все работаем, зарабатываем нормально и телевидению платим, а оно нас показывает — ты-то чего тормозишь?»?
— Об этом мне до сих пор все говорят: мол, еще не поздно.
— Вот и я о том же подумал...
— Исключено: у меня собаки — я не могу их оставить, муж... Что еще? На самолеты и паровозы чесотка — видно, наездилась, и вообще, при всей моей любви к музыке, песенкам и даже выступлениям, за минувшие годы я поняла, что это еще не вся для меня жизнь, то есть было бы большим враньем, если бы сейчас я сказала: «Боже, без этого жить не могу — верните меня туда!».
— «Верни мне музыку, без музыки тоска!»...
— Вот-вот, но и здесь мне нормально, правда, музыкой я занимаюсь: телевизор — еще не все бытие музыканта.
«ПРИ МЫСЛИ О ТОМ, КОГО НА СЪЕМКУ СЕЙЧАС ПОЗОВУТ: МЕНЯ ИЛИ ЭТУ ТОЛСТУЮ ДУРУ, — МЕНЯ НЕ ТРЯСЕТ, НЕ КОЛОТИТ»
— Какое же надо иметь мужество, чтобы с этой иглы соскочить...
— Без него, кстати, никак, но девчонки моего возраста, которые до сих пор еще в этом паровозе находятся (как они говорят: в первом эшелоне), потихоньку меня понимать начинают. Я просто раньше всех соскочила, и они уже говорят: «Да, Катька, конечно...
— ...ты в чем-то права»...
— Поначалу-то они думали, я кокетничаю или какие-то у меня планы есть, о которых помалкиваю: сейчас просто вру-вру-вру, а потом раз! — и что-то будет. Нет, я действительно точку решила поставить, хотя время от времени в Москве пою, потому что какой-то ангел-хранитель у меня есть. В двух случаях он меня спасает: например, когда совершенно деньги закончились, обязательно что-нибудь произойдет — купят, допустим, песню...
— Проверено?
— Неоднократно, и если раньше я могла в ломбард побежать и что-нибудь сдать, теперь этого уже не делаю. Думаю: «Сегодня я сдам, а послезавтра золотой дождь на меня прольется» — и 100 пудов! — а еще ангел обо мне вспоминает, когда видеть сон начинаю (кстати, я всю жизнь его вижу), что на сцене пою, но слова забываю, и все уходят. Или еще страшнее: я почему-то в драматическом спектакле участвую, ни одного слова не зная. Как правило, это сказки, поэтому я в каких-нибудь кокошниках, сарафанах... «Что делать-то?» — спрашиваю, и меня успокаивают: «Да все нормально», и когда этот сон начинает появляться несколько раз в неделю, обязательно какой-то звонок раздается: «Екатерина Леонидовна, мы знаем, что вы мало выступаете, но очень хотели бы вас видеть — буквально 30 минут». Я отвечаю: «Пожалуйста» — и даже не кривляюсь...
— ...«Ах, я занята, у меня плотный график»...
— Вот! Это моей мечтой всю сознательную гастрольную жизнь было — я всем говорила: «Идеальная работа — это петь, когда человек хочет, и не петь, когда не хочется»: так у меня сейчас, в принципе, и происходит.
— Хочу — пою, не с той ноги встала — извините...
— ...хочу — в студию иду, а нет настроения — что ж... Конечно, какие-то срочные есть заказы, когда в течение недели сочинить надо, аранжировать, записать и сдать, но это же не смертельно. Студия у меня близко...
— ...и ты сама себе, значит, хозяйка...
— Абсолютно, и настолько я в этот образ жизни втянулась... Ну как правильно сказать — про Монголию повторить? Я абсолютно независима, потому что при мысли о том, к примеру, кого на съемку сейчас позовут: меня или эту толстую дуру, — меня не трясет, не колотит. Не то чтобы я блаженство изображала: «Ой, так успокоилась!», но мне действительно тепло и спокойно, у меня дома все классно. То, что 21 год назад в Киеве произошло, все...
— ...блажью считали...
— ...глупой шуткой: как говорится, шутка старая, зато неудачная, но все эти годы мы с Мишей вместе и расставаться не собираемся, потому что жить друг без друга, несмотря на разные наши ментальности и сложность отношений, не можем никак. В музыке я неизмеримо лучше, чем раньше, работаю, и не только потому, что у меня каждые два-три года новый альбом выходит, — это настолько качественнее, настолько, не побоюсь этого слова, взрослее... Ты вот песни какие-то напоминал: мне это, честно говоря, фу-у-у! Я счастливая, красивая и действительно хороший продукт сейчас делаю — что еще надо?
— Как композитор ты со многими исполнителями сегодня работаешь — с кем?
— Как принято у композиторов говорить: перечислять не хочу, чтобы, если забуду, никого не обидеть... На самом деле, назвать могу тех, с кем диск детской танцевальной музыки недавно делала, — он на фирме «Мелодия» вышел. У меня там Алена Апина поучаствовала, Таня Иванова, Алиса Мон, Маша Кац, Андрюша Державин, Слава Малежик, естественно, я, а также прекрасная девочка — она певица, в театре играет — Таня Пашкова. Я именно ее песней очень довольна, потому что все спрашивают: кто это? — значит, получилось здорово.
«НАБИРАЮ МОРОЗА: «ЮРА, ЗА ДЕНЬГИ ТВОЕГО РОУМИНГА Я ХОЧУ СТРАШНЫЙ СКАНДАЛ УСТРОИТЬ. КАКОЙ ВНУК?! — Я МОЛОДАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА!»
— Ты же музыку и к сериалам — таким, как «Каменская», «Любовь слепа», — пишешь...
— Ну, в «Каменской» режиссер Юра Мороз мою песню просто по дружбе взял и использовал — даже мне ничего не сказал, и правда наружу выплыла, когда мы с Мишкой серию эту смотрели. Я вообще фанаткой Каменской была и все время Морозу говорила: «Юрий, мне сон приснился, что к этой сыщице сестричка приехала».
Он хмурился: «Как ты меня уже достала», — потому что... А хочешь, расскажу? «Каменская» ведь с меня началась...
Несколько лет подряд у нас закрытый, только для актеров, Клуб кино существовал, где агитбригадка была, — мы капустники делали, с которыми три года подряд в Вильнюс ездили.
Там перед местной интеллигенцией театральной выступали, а потом три дня в шикарном отеле «Виллон» с зимними садами и двухэтажными номерами зажигали, и когда во второй или даже в последний приезд в дорогу я собиралась, оказалось, что взять с собой почитать нечего. Ну, как-то заранее об этом не позаботились, а домашняя библиотека уже вдоль и поперек изучена, и соседка мягкую книжечку мне дала (шепотом): как автора «Каменской» зовут-то? Александра? Александры Марининой, в общем: «На, почитай!». Я отнекивалась: мол, наших детективов не люблю, — а она уболтала: «Да ладно — это же так прикольно».
Приехала я в Вильнюс, в первый день у нас там репетиция, какая-то тусовка, экскурсия... На сон грядущий книжечку эту открыла, и мне как-то не очень свезло: про шоу-бизнес она оказалась. Никого не хочу обижать, но подумала: «Блин, какое вранье!» — страничек пять почитала и старческим сном забылась: хр-р-р! — а ночью стук в дверь (а в отеле только свои). Я бреду, открываю — Маруська стоит Левтова (жена Юрия Мороза, в 2000 году погибла. — Д. Г.): «Катьк, у тебя почитать ничего нет?». — «Маня, — говорю, — у меня есть, но (кривится) тьфу-у! Хочешь, дам, потому что я это читать не буду».
На том и разошлись — я про книжку забыла, а через пару месяцев в Клубе кино сидим, и Юра вдруг сообщает: «Ты знаешь, я «Каменскую» запускаю». — «Поздравляю, — говорю, — а это кто?». Он: «Ну как? Это героиня, — и видя, что ничего я не понимаю, уточняет, — той книжки, что ты нам дала: помнишь?». — «Нет!». — «Ну, в Вильнюсе». — «А! — дошло до меня наконец. — Ну да». — «Я, — продолжает он, — с писательницей созвонился, мы уже на высоком старте... ва-ва-ва...».
«Ну надо же! — думаю, — с легкой моей рученьки», ну а поскольку я продюсер самой себя, тут же ему говорю: «Тебе там певица в ресторане не нужна?». Мороз кивнул: «Наверное, нужна». — «Вот!» — обрадовалась я, и тут, на мое несчастье, один артист (не буду уточнять кто, но очень известный, Петров его назовем...
—...Петров-Водкин)...
— ...шел в туалет. «Ну вот, — предлагаю, — меня или Петрова возьми», на что Мороз отвечает: «Лучше Петрова — он все-таки поженственнее» (смеется).
— И это при том, что киноактриса ты все-таки опытная — в пяти художественных фильмах снялась...
— Может, и так, но тут везде только и разговоров: «Каменская», «Каменская», «Каменская», — а Мороз меня туда никак не берет. Я с этой сестричкой героини всех одолела, а потом на роль девочки себя предложила, играющей в классики или прыгающей через скакалку, однако режиссер все время грубо меня отвергал, зато потом, в знак любви, дружбы и примирения, песню мою поставил.
Мы с Мишкой серию очередную смотрели, и вдруг совершенно чарующая музыка там зазвучала. Я ее до середины, наверное, слушала, а потом хлоп себя по лбу: «Миша, блин, это ж моя песня!». Звоню Юре: «Мороз, где гонорар?». — «Какой?».— «Ну, хотя бы шоколадка». Он хмыкнул: «Да ладно тебе...». Так и разошлись, а потом узнаю (то есть я всегда руку на пульсе держала): съемки «Каменской» закончились, то есть кинокарьера моя оборвалась, не начавшись...
— Так и не сыграла сестру?
— Нет, и вот как-то звонит мне Мороз из Минска (где «Женщин в игре без правил» снимал): «Ну, что ты там делаешь?». — «Да ничего, — отвечаю, — дома сижу», а он: «В Минск завтра приехать можешь?». Я сразу образ, нарисованный мною в ночных грезах, вспомнила, и поинтересовалась: «Скакалку брать?». — «Не надо: сейчас девочки из группы тебе позвонят. Роль пересылать уже некогда — они текст продиктуют». Я удивилась: «Да ты что?!», а Юра добавил: «Все равно делать тебе нечего».
Короче, мне девушка Настя звонит: «Екатерина Леонидовна, вы уж извините, что так, — текста много, но мы не успеваем: пишите, пожалуйста» — и чего-то там та-ра-ра, та-ра-ра... Я уже под диктовку лист исписала, думаю: «Ролище! «Оскар»!» и вдруг слышу: «А у меня ведь в Москве дочка и внук». — «Одну минуточку, — перебиваю, — про внука тоже мои слова?». — «Да, это ваш кусок». — «Перезвоните мне минут через пять», — прошу, а сама набираю Мороза: «Юра, за деньги твоего роуминга я хочу страшный скандал устроить...
— ...какой внук?!
— ...я молодая красивая женщина!». Он успокоил, что никакого внука на самом деле нет — моя героиня просто аферистка! Обманул, конечно: потом уже, когда я снялась, в Минске молодая актриса ко мне подошла и сказала: «Я вашу дочь с вашим внуком играла», — но мы же нигде там не пересекаемся.
Позже встретилась на «Кинотавре» с Ирой Розановой — мы одногодки и обе в свои молодые годы бабушек в этом фильме сыграли, и она мне пожаловалась: «У тебя только слова, а я ребенка в попу целую: «Иди к бабе! Иди к бабе!». Лишь после команды: «Стоп, камера!» до меня дошло, что я сыграла, — это за кого Мороз нас с тобой принимает?».
«Я В УЖАСЕ В ЗЕРКАЛО НА СЕБЯ СМОТРЮ И СПРАШИВАЮ: «Я ЧТО, КРУПСКУЮ ИГРАЮ?»
— Реабилитироваться как-то в твоих глазах режиссер не пытался?
— Слушай дальше. Через какое-то время Юра опять звонит (я ж под рукой все время: когда мой номер ни набери, несмотря на наставления Саруханова, дома) и с ходу заявляет: «Ты мне завтра буквально на два слова нужна». — «Завтра не могу, — говорю, — у меня перезапись фильма последняя», а я параллельно музыку к другой картине писала, в которой его жена снималась. Процесс это довольно длительный: бесконечные записи, перезаписи, подложили, опять переложили, потом что-то сбилось — в общем, смен шесть, наверное, больших, по 12 часов, отработала.
Объясняю ему: «Не получится — я на студии Горького опыта завтра к пяти часам должна быть», а он: «Я тебя до пяти отпущу». — «Юра, — отбиваюсь, — ну не в кайф!». — «Я машину тебе дам». — «Да за мной и так машина придет». — «Тогда пусть на Баррикадную приезжают, а не к тебе в Измайлово». Ну, думаю: ладно, и вдруг он уточняет: «Только черной одежды побольше возьми». Я давай выбирать: декольте, рюхи всякие... С чемоданом черного притащилась, а группы еще нет. Съела я чебурек, новые штаны, как сейчас помню, уделала: стою, жую — заслуженная артистка, значит, кино.
Приезжает группа: «Ой, какая радость, что не опоздала — давай-давай в автобус гримироваться». Я села — люблю наблюдать, как преображение происходит, и вдруг женщина-гример какими-то очень ласкательными, пугающими меня движениями начинает мне волосы со лба убирать, а без челки я не бываю, как бы вся моя красота в ней заключается — и тут она ее куда-то тыр-тыр-тыр. Ну, думаю, может, пока так надо — хорошо, никого вокруг нет, только я себя в зеркало вижу. Гример просит: «Катенька, потерпите — сейчас будет немножко больно». Я спрашиваю: «Операция?» — а она уже вот такой седой пучок мне сзади прикалывает. Наверное, прикидываю, сейчас мы все это шикарным исправим, как они это называют...
— ...мейк-апом...
— Да, но она какой-то пудрой по щекам мне поелозила и в восторге откинулась: «По-моему, замечательно!», а я в ужасе в зеркало на себя смотрю и спрашиваю ее: «Я что, Крупскую играю?». — «Нет». — «А кого?», однако интерес ко мне гример уже потеряла: «Сейчас вы оденетесь, и режиссер на вас посмотрит».
Художник по костюмам приходит: «Катя, вы что-нибудь привезли?». Я свои рюхи начинаю выкидывать, люрексы, сама думаю: «Что-то к этому пучку не очень...», он тоже осознает, что все не то, и вдруг какое-то кримпленовое черное платье 70-х годов попадается — такое тр-р-р, как пенал. У него глаза загорелись: «Может, вот это попробуем? Минуточку», — и откуда-то вязаную коричневую кофту достает и на меня надевает: «Так нормально — идите» — Юрий Павлович, типа, вас ждет.
Выхожу из автобуса — ну Изергиль, а Мороз руки потирает: «Шикарно!», а он еще по телефону сказал: «Мне нужны будут только твои глаза». Думаю: «Что-то для глаз они сильно меня изуродовали». — «Юра,— спрашиваю, — кого я играю-то?». Он пояснил: «Мать». — «Горького?». — «Нет, начитанная моя» — и тогда я артистку включила: «Пусть сценарий мне принесут». Режиссер было отмахнулся: «Да не надо тебе, у тебя там два слова». — «Нет, — ору, — дайте сценарий!» — короче, так нервничала и ногами топала, что он ассистентке кивнул: «Принеси». Открываю распечатку — матери нигде нет, и тогда барышня мне: «Разрешите». Где-то листает и нижнюю строчку показывает: «Мать: «Вадика убили». Переворачиваю страницу — а это все...
«Кто такой Вадик?» — спрашиваю. Мороз поморщился: «Ну, если ты мать, это твой, значит, сын». — «А почему убили его?». — «Потому, что воевал». — «Где?». — «В Чечне». — «Юрий, — говорю, — но почему так сжато? Я это кому должна сказать?». Вижу, он уже нервничает: «К тебе Вика приходит (то есть его жена, она там невесту играла. — К. С.), ты дверь ей откроешь, скажешь: «Вадика убили» — и закроешь», а меня понесло: «Я что, кукушка? Давай так скажу: «Видите ли, Вика, дело в том, что Вадика недавно в Чечне убили», — и разглагольствовать стала.
— И разрослась роль?
— (Разводит руками). Он мне рот пытался заткнуть: «Семенова, в покое меня оставь!», на что я возмутилась: «Минуточку, ты меня с основной работы ради вот этой жалкой реплики: «Вадика убили» сорвал?
Ну, пока суд да дело, в квартиру поднимаемся, где я снимаюсь, и он предупреждает: «Без самодеятельности!». — «А можно, — спрашиваю, — руку на косяк положить?». — «Без самодеятельности!». Короче, раз 10 с грустными глазами я куковала (настроилась — какие-то слезы в глазах у меня стояли): скрипучую дверь открывала, говорила, что Вадика убили, брала фотографии и закрывала. Мороз доволен остался: «Ну, все!». — «Зашибись! — говорю. — Вот какая еще артистка по жаре бы поехала, брюки бы себе чебуреком испортила — и ради чего?».
В общем, разгримировываться иду, с Викой, его женой, сидим, болтаем, а я 200 долларов должна ей была. Ну, так случайно получилось: они к нам заехали, мне что-то понадобилось, и она две сотни баксов мне одолжила — буквально за неделю до этого, и тут какая-то женщина входит и ведомость подсовывает: «Екатерина Леонидовна, распишитесь, пожалуйста». Я автограф свой ставлю, и она 400 долларов мне протягивает. «А это что?» — спрашиваю. «Ваш гонорар». Я Вике долг отдаю, с оторванным пучком из автобуса вырываюсь и вопрошаю: «Мороз, ну почему ты не дал мне сказать: «Видите ли, дорогая моя Вика, дело в том, что Вадика недавно в Чечне убили, поскольку он в боевых действиях участие принимал» — если два слова 400 долларов стоят, сколько бы я тогда заработала?!».
|
| |
| |
