12:09 А. Эйнштейн: Я - еврейский святой! |
|
Однажды сын спросил Эйнштейна, почему он не на научном конгрессе, а на сионистском. Ответ был таков: «Я? Потому что я — еврейский святой». Дополнительно к прочтению: Знакомьтесь: сионист Альберт Германович Эйнштейн Известно, что идеологической основой сионизма является иудаизм. Сионистские убеждения «святого» «возникли не на пустом месте. Эйнштейн с ранних лет прекрасно знал, судьбу какого народа он разделяет.
Когда в 1901 году еще молодым человеком он думал о преподавательской работе, то писал, что, по его убеждению, антисемитизм, распространенный в немецкоязычных странах, окажется для него одним из основных препятствий». В детстве Эйнштейн так проникся религией, что отказывался есть свинину, а в одиннадцать лет слагал гимны Господу и пел их на улице. В письме 1920 года он пишет, что школа была достаточно либеральной и, как еврей, он не подвергался никакой дискриминации со стороны учителей. Потом он скажет, что до конца осознал свою принадлежность к евреям только после Первой мировой войны, когда его вовлекли в сионистское движение. Тогда его вовлекли в движение, то есть, сделав известным, стремились эту известность максимально использовать. Но вся предыдущая его деятельность характеризовалась неизменной сионистской поддержкой всех его действий, вовремя направляемыми к нему евреями или своевременно полученными рекомендациями. Тема антисемитизма пронизывает всю жизнь Эйнштейна. Что примечательно: если еврей получает на экзаменах такие же оценки, как и не еврей, и оба не поступают, допустим, в высшее учебное заведение, то считается, что не еврей не поступил по причине собственной дурости, а еврей — по причине антисемитизма. То же самое и при приеме на работу. Рассказывают анекдот: один еврей встретил другого — косого и кривого, не выговаривающего половину букв алфавита, идущего с конкурса телевизионных ведущих, и спросил, почему того не приняли. Ответ был простой: «Потому, что евъей!» По-видимому, уже в начальной школе Эйнштейн «впервые столкнулся с антисемитизмом, брызги антисемитизма ранили Эйнштейна не потому, что он был их жертвой, а потому, что они противоречили уже поселившимся в его сознании идеалам разума и справедливости. Во всяком случае, они не вызывали у Эйнштейна (ни в то время, ни позже) чувства национальной обособленности; напротив, они вкладывали в его душу зародыши интернациональной солидарности людей, преданных этим идеалам». Эта интернациональная солидарность и развивалась у Эйнштейна в течение всей жизни и называлась просто — сионизм. В «Карманной еврейской энциклопедии» отмечается: «Антисемиты искажают значение и смысл сионизма, клеветнически пытаясь представить его как всемирный заговор евреев против человечества». Характерный штрих — гений писал: «Командный героизм, пути оглупления, отвратительный дух национализма — как я ненавижу все это». И еще одно высказывание о национализме: «Национализм — разновидность детской болезни: это корь человечества». Национализм Эйнштейн ненавидел тогда, когда речь шла о нееврейском национализме. Но вот что он писал о еврейском национализме: «Именно национализм ставит целью не власть, но благородство и цельность; если б мы не жили среди нетерпимого, узколобого и дикого люда, я был бы первым, кто отверг бы принцип национализма во имя идеи о едином человечестве». Следовательно, еврейский национализм — это защита от всего остального человечества, от «нетерпимого, узколобого и дикого люда», или, как выразился один со временный еврей: «Поступай с людьми так, как эти сволочи поступают с тобой». В словах Эйнштейна четко просматривается «двойной стандарт», двойственный подход к одному и тому же явлению, характерный для иудаизма, или, другими словами: «Что позволено еврею, недопустимо для гоя». Вот характерный пример проявления у Эйнштейна еврейского национализма: польский еврей Леопольд Инфельд, обратившийся за помощью к нему, написал: «Эйнштейн внимательно слушал. — Я охотно написал бы вам рекомендательное письмо в прусское министерство просвещения, но это ни к чему не приведет. — Почему? — Потому что я дал уже очень много рекомендаций. — Потом добавил тише, с усмешкой: — Они антисемиты. — Он на минутку задумался, шагая взад-вперед по комнате. — То, что вы физик, упрощает дело. Я напишу несколько слов профессору Планку; его рекомендация значит больше, чем моя. Так будет лучше всего! — ...Наконец он нашел бумагу и набросал не сколько слов. Он сделал это, не зная, имею ли я хоть какое-нибудь представление о физике». Это, конечно, яркий пример проявления интернационализма и борьбы за чистоту науки! Добавим, что, по свидетельству Йоханнеса Виккерта, который свою диссертацию посвятил Эйнштейну, «многие студенты и ученые, особенно те, кому пришлось выехать из Германии «в связи с еврейским происхождением», стали обращаться к нему за советом и помо щью. Эйнштейн, несмотря на замкнутый характер его жизни, все же был открыт и доступен для людей, ищущих поддержки. Рассказывают, что, когда в Институте Рентгена открылись вакансии и было множество желающих на место, почти каждый из соискателей предъявлял рекомендацию от Эйнштейна»[8]. Интересная история была связана с «Филиппом Гальсманом, двадцатидвухлетним евреем, отбывавшим десятилетний срок заключения в австрийской тюрьме за убийство отца. Вся его семья была уверена в невиновности Филиппа, а сестра — подросток Люба написала Эйнштейну, что единственной причиной вынесения приговора был антисемитизм, преобладающий в стране. Эйнштейн не сомневался, что австрийские присяжные вполне могли послать невинного еврея в тюрьму; ведь австрийцы принадлежали к числу наиболее рьяных антисемитов в Европе»[4]. На судебную машину Австрии было оказано колоссальное сионистское давление, к делу был привлечен и Фрейд, после чего Гальсману срок заключения был сокращен до двух лет, и он был выпущен из тюрьмы с обязательством навсегда покинуть Австрию. П. Картер и Р. Хайфилд, описывая эпизод отказа Адлера от профессорской должности в пользу Эйнштейна, отмечают, что будущие факультетские коллеги отметили свойственные Эйнштейну «неприятные качества», столь распространенные среди евреев. По их мнению, к таким свойствам относились «назойливость, наглость и торгашеское отношение к академическим должностям». К счастью для него, сотрудники факультета все же сочли «недостойным превращать бытовой антисемитизм в кадровую политику». В период работы Эйнштейна в Праге его биографы отмечают, что антисемитизм был давно распространен среди чехов и он с Милевой не мог вписаться в общество этого многонационального города. В действительности же Милева «не имела желания «вписываться» в круг профессорских жен... потому, что они не скрывали своего пренебрежительного отношения к славянским народам (а Милева была сербиянкой)...». «Пребывание в Праге оказалось полезным для Эйнштейна... Группа горожан иудейского происхождения оказывала здесь поддержку развитию искусства, литературы, философии. Они были близки международному сионизму — своего рода иудейскому национализму. И хотя в то время их вождю Хуго Бергману, несмотря на то, что он вел с Эйнштейном продолжительные беседы, не удалось привлечь его к сионизму, позднее Эйнштейн страстно вступился за своих еврейских собратьев». «Первые впечатления Эйнштейна о чехах сводились к тому, что у них очень хорошая кухня и они достаточно обходительны. Однако уже через несколько месяцев он сетует, что они враждебно настроены по отношению к окружающим и лишены гуманизма. Они «бездушны и недоброжелательны к своим собратьям», — писал Эйнштейн». Эйнштейн шутил: «Чем грязнее нация, тем она выносливее». Интересно, что абсолютно все биографы отмечают, мягко говоря, крайнюю неряшливость гения всех времен и одного народа, поэтому здесь следовало бы сказать: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала». Вот одно из свидетельств: «В общем, он выглядел примерно так же, как и его комната — очень неопрятный джентльмен, у которого волосы торчали во все стороны. На нем был галстук, но одетый лицевой стороной вниз. Огромная копна седых волос, а вся одежда спереди усеяна крошками и пятнами от еды. С виду он показался мне похожим на неопрятного Марка Твена. Он был в высшей степени необычным, не похожим ни на одного из тех, кого я раньше встречала, и с очень высоким голосом, почти как у женщины — ну совсем необычным»[4]. Эйнштейн всегда одевался так небрежно, что, когда однажды он прибыл в роскошный отель, швейцар принял его за монтера, вызванного для ремонта электропроводки. Любимым же анекдотом его пражского периода был : «Двое немецких профессоров видят, что уличная вывеска над тротуаром покосилась и вот-вот упадет. «Ну, это ничего, — говорит один из них. — Надо надеяться, свалится на голову какому-нибудь чеху». В пражский период описывается такой пример «проявления антисемитизма» в отношении к нему: официальные лица в Праге отнеслись к Эйнштейну подозрительно, когда он сказал, что не исповедует никакой религии, и сразу же успокоились, когда он «с подобающей торжественностью объявил себя иудеем». С началом Первой мировой войны Эйнштейн проявил себя как активный пацифист, готовый идти наперекор общественному мнению, войну поддерживающему. Он и несколько его единомышленников подписали «Манифест к европейцам», содержавший призывы к международному сотрудничеству, он вступил в партию пацифистов. Но и здесь проявилась его замечательная привычка — умение заметать следы: публично осуждая войну и милитаризм, он продолжал получать финансовую поддержку от самых настоящих милитаристов, он не прерывал и дружеских отношений с коллегами, в том числе с Габером и Нернстом, разрабатывавшими химическое оружие. Война оставалась для него делом далеким. Весной 1915 года, когда Германия впервые применила отравляющие газы и на Восточном фронте погибли тысячи людей, пацифист Эйнштейн похвалялся своей «сознательной невовлеченностью» в войну и говорил, что и в этот мрачный период истории можно жить в довольстве и уюте, глядя на остальное человечество, как служитель сумасшедшего дома смотрит на душевнобольных. Вот истинное проявление еврейской честности и принципиальности, когда для поддержания собственного авторитета на людях делается одно, а в жизни — совершенно противоположное! Но, видимо, шила в мешке не утаишь, и в 1920 году, по замечанию его биографов, Эйнштейна «начали травить, против него объединились антисемиты, научные противники и люди, не принимающие его пацифизма». Утрату лидирующего положения в науке Эйнштейн компенсировал все более активным участием в общественной жизни, в сионистском движении, которое в это время в Берлине возглавлял Курт Блюменфельд. Познакомившись с ним, Эйнштейн неоднократно выступал как сторонник сионизма. Немецким профессорам как иудейского, так и неиудейского происхождения такое поведение было непонятно. «В научных кругах считалось аксиомой, что наука и политика должны быть разделены, а потому согласно правилам хорошего тона там предпочитали не обсуждать «повседневные вопросы...»[8]. Однако вся жизнь и деятельность Эйнштейна явились свидетельством того, что, если заниматься «повседневными вопросами» под покровительством такого мощного движения, каким является сионистское, можно достичь чрезвычайно высоких результатов. В 1921 году Эйнштейн вместе с Хаимом Вейцманом, будущим первым президентом Израиля, отправился в лекционное турне по Америке с целью сбора средств для еврейского университета в Палестине, который стал бы культурным центром еврейского народа. Двумя годами позже он посетил Палестину и стал первым почетным гражданином Тель-Авива. «Когда Эйнштейн... официально приветствовал исполнительный совет сионистской организации Палестины, он принес извинения за неумение говорить на иврите, сказав, что его мозг не приспособлен для этого языка»[4]. Вот что сказал Эйнштейн о Палестине: «Палестина — это прежде всего не место сбора для евреев Восточной Европы, но воплощение возрождающегося духовного единения всей еврейской нации». Эйнштейну же принадлежат и слова о роли евреев в развитии человечества: «Сегодня каждый еврей сознает, что быть евреем — значит нести серьезную ответственность не только за свою общину, но также за все человечество»[13]. Вот еще одно его высказывание о роли евреев: «Тяга к знаниям ради знаний, чуть ли не фанатическая любовь к справедливости, стремление к личной независимости — вот черты еврейской традиции, которая вынуждает меня благодарить Господа за принадлежность к этому народу». Но в то же время он считал, что «воображение важнее знаний»[\4]. На приеме в еврейской школе городка Лемель Эйнштейн сказал: «Сегодня — величайший день в моей жизни. Наступила великая эпоха, эпоха освобождения еврейской души; это было достигнуто сионистским движением, так что теперь никто в мире не способен уничтожить достигнутое». И, наконец, кульминационным моментом двенадцатидневного пребывания в Палестине стала речь на горе Скопус в Иерусалиме — месте, где в будущем открылся Еврейский университет. «Наши братья по расе в Палестине заворожили меня как фермеры, рабочие и граждане», — написал он Соловину, который по-прежнему жил в Париже. В Палестине же Эйнштейн сказал, что смотрит с оптимизмом на будущее евреев именно здесь, но присоединяться к ним не хочет, так как это отрезало бы все его связи с Европой, где он был свободен. «В Палестине же ему всегда пришлось бы оставаться узником — эдакой гордостью и декоративным украшением»[4]. Посадив дерево на горе Кармель, Эйнштейн посетил среднюю школу и технический колледж Хайфы. Его высказывание, относящееся к 1923 году: «Собирайте больше денег». А вот высказывание, адресованное Хаиму Вейцману: «Трудности велики, но настроение уверенное, и работа идет такая, которой можно только поражаться». Эйнштейн как-то написал Бессо, который собирался посетить Иерусалим: «Наши евреи много делают и, как обычно, все время ссорятся. И это дает мне массу работы, потому что, как ты знаешь, они считают меня чем-то вроде еврейского святого». В то же время Эйнштейн помог основать организацию под названием «Ассоциация друзей новой России». Д. Марьянов пишет, что особенно сильное впечатление на Эйнштейна произвело искоренение в советской России проституции. Сам же Эйнштейн никогда не намеревался посетить Россию. И хотя, по мнению биографов, Эйнштейн хорошо относился к России, но своих соплеменников любил больше, а потому просил министра финансов Германии Рудольфа Гильфердинга предоставить политическое убежище Л. Троцкому, изгнанному из СССР. С другой стороны, к Эйнштейну как-то обратился глава философского факультета Нью-Йоркского университета Сидни Хук с просьбой поддержать международное расследование судебных процессов в Советском Союзе в 1937—1938 годах, обвиняемыми на которых были евреи. Он ответил отказом: «Я не полицейский». Выше уже говорилось о стандартной позиции представителей еврейского народа: если что-то идет не так, как им хотелось бы, если возникают какие-то трудности, то это происходит обязательно по вине антисемитов. Аналогичная история произошла с Эйнштейном в 1929 году, когда из-за бюрократических трудностей власти не смогли подарить ему обещанный дом, но выделили земельный участок. А дело было так: берлинский бургомистр подарил Эйнштейну дом, который оказался обитаемым. Чиновники проглядели долгосрочный арендный договор, который заключили с властями города жильцы. В качестве заменителя этого подарка Эйнштейну было предложено самому выбрать земельный участок, а город должен был купить эту землю для него. Дело затянулось, и Эйнштейн написал бургомистру: «Человеческая жизнь очень коротка, а власти действуют весьма медленно...» Такое промедление, характерное для государства с развитой бюрократией, было воспринято Эйнштейном как унижение со стороны экстремистов с их «реакционными и антисемитскими настроениями». От земельного участка он отказался, купил участок земли и построил дом, как отмечают его биографы, за собственные деньги. «Антисемиты» так обидели ученого мировой величины, что он предпочел построить дом за собственные деньги! В 1928 году в доме Эйнштейна появилась Элен Дюкас. Во время своего второго визита в Пасадену (США) Эйнштейн общался с Авраамом Флекснером, который после получения от еврейских филантропов пяти миллионов долларов планировал создать новый научно-исследовательский центр. «История сионизма»[12] не пишет о поддержке Эйнштейна сионистским движением, а только о его участии в нем: «Среди лидеров немецкого сионизма... был Курт Блуменфельд... благодаря которому сионистское движение получило поддержку таких знаменитых людей, находящихся вне орбиты сионизма, как Альберт Эйнштейн. Блуменфельд был секретарем немецкой федерации с 1909 по 1911 год, позже — секретарем всемирной организации, а с 1924 года — президентом ее немецкого филиала». Насколько Эйнштейн находился «вне орбиты сионизма», будет видно из дальнейшего изложения, но ясно одно: до поры до времени факт поддержки сионистским движением своего ставленника в науке тщательно скрывался. Но наступил момент, когда надо было платить по счетам, и тогда Эйнштейн стал открыто участвовать в сионистском движении среди его руководителей. В 1929 году, в Цюрихе, Эйнштейн участвовал в работе сионистского конгресса. В этот период он встретился с Милевой и сыном Эдуардом. В августе 1929 года состоялось учредительное собрание совета Еврейского агентства, создания которого несколько лет добивался Вейцман, и только в этом году, заручившись поддержкой сионистских организаций США, оно было создано для того, чтобы стать представительным органом всего еврейского народа. «...Как только лидеры американских евреев одобрили сионистское предприятие, дорога к цели была открыта. И вместе с Леоном Блюмом, Альбертом Эйнштейном, Гербером Сэмюэлом, Льюисом Маршаллом, Феликсом Варбургом, Сайрусом Адлером и Ли К. Френкелем Вейцман появился в президиуме учредительного собрания Еврейского агентства. Было решено, что президентом агентства автоматически является президент Всемирной сионистской организации...»[12]. Помните вопрос: «Чем пожилой еврей занимается ночью в постели?» Ответ простой: «Сионизмом». К началу сороковых годов относится дискуссия по палестинской проблеме Эйнштейна (совместно с историком Эрихом Калером) с видным американским историком Филиппом Хитти. Последний утверждал, что арабы являются потомками древних ханаанян, которые владели этими землями до евреев, что Иерусалим является для них третьим святым городом, по направлению к которому древние арабы били поклоны, когда молились. Он также заявлял, что земля эта дана им Аллахом в результате джихада — священной войны. Эйнштейн с Калером писали, что для арабов Иерусалим является только третьим святым городом, а для евреев — «первым и единственным святым городом, а Палестина — местом, где разворачивается их первоначальная история, их священная история... Говоря о еврейской Палестине, мы хотим способствовать созданию там убежища, где преследуемые люди смогут найти безопасность и мир, а также обрести неоспоримое право жить при тех законах и том порядке, который они сами учредили». Эйнштейн и Калер соглашались с профессором Хитти, что «среди евреев также есть свои твердолобые и свои террористы... Но если какие-либо арабы не пожелают оставаться в еврейском государстве, им будут предоставлены все средства, чтобы перебраться в одну из многочисленных и обширных арабских стран». В обычной, житейской ситуации это означает: «Мне нравится твой дом, и я буду в нем жить. Если же ты «почему-то» не согласен, я дам тебе денег, чтобы ты мог убраться вон!» Поэтому совершенно закономерно, что Эйнштейн получил письмо, где его обвиняли в национализме. А как же «отвратительный дух национализма», который он так ненавидел? Такая позиция Эйнштейна явилась основой для перехода его к предложению о мировом правительстве, с чем он и выступил после Второй мировой войны (в 1947 году), написав открытое письмо в Организацию Объединенных Наций, где призывал к созданию такового. Из книги В.И. Бояринцева „Антиэйнштейн” |
|
|
| Всего комментариев: 6 | ||||
| ||||
-4
