Если говорить о Капиталистической Системе, то есть такое размывание, истончение граней, которое связано уже не просто с упадком этой системы, с кризисом капитализма, а с конкретной особенностью, которую нашей эпохе придают НТР и внедрение компьютеров. Речь идёт об исчезновении грани между реальным и воображаемым миром.

Нет времени на прочтение? Прослушать или просмотреть видеоверсию можно в конце статьи. 

Известный французский социолог Э. Морэн однажды выразил несогласие с теми, кто упрекает Маркса в недооценке силы идей. Силу идей, считает Морэн, Маркс оценивал высоко; чтó он недооценивал, так это силу воображаемой реальности, воображаемых миров. Думаю, в целом Э. Морэн прав. Например, коммунизм, как идея, – это одно, как воображаемая реальность – это другое. Ныне воображаемая реальность становится практически – виртуально, virtually – чем-то настоящим, подлинным. Виртуальной реальностью, киберпространством человека, подключённого к компьютеру.

Виртуальная реальность киберпространства – не просто реальность, в известном смысле – сверхреальность, сюрреальный мир. В этом смысле компьютеры и видеошлемы завершают то, что начали, но о чём и помыслить не могли сюрреалисты в «длинные 20-е». Сюрреалисты – такая же предтеча НТР, как и большевики с их ВТР – властно-технической революцией. Кстати, большевики ведь тоже создали сюрреальный мир.

Силу воображаемой реальности демонстрируют и литературные миры – Толкина и Джойса, «1001 ночи» и Бальзака, Дюма и Голсуорси, Жюля Верна и Кафки. Однако есть огромная разница между воображаемой реальностью и виртореальностью. Между воображаемой реальностью и реальностью физической есть грань, в наличии которой человек отдаёт себе отчёт.

«Находясь» в воображаемой реальности, человек пассивен, активны лишь его интеллект, воображение, но не тело. В случае с виртореальностью, в которой человек находится уже без кавычек, происходит инверсия: активно тело, тогда как интеллект в большей степени пассивен. Индивид растворяется в киберпространстве, оно – реальный субъект, а он, если и субъект, то в лучшем случае – виртуальный. Виртуальны интеллект, эмоции; реально тело.

Киберпространство выступает средством (и одновременно социально-внесоциальным пространством) отчуждения человека – античное рабство наоборот, главное не тело, не вещественные факторы, а социальные и духовные, человек в целом. Может быть, в этом и заключён эксплуататорский смысл и потенциал НТР, создающий орудия некапиталистических (посткапиталистических) форм эксплуатации и угнетения и одновременно, что не менее, а быть может, и более важно, небывалые, невиданные до сих пор средства их социальной культурной маскировки?

Подобные средства в принципе могут создать невидимую, анонимную власть, за одно упоминание о существовании которой грозит смертная казнь – ситуация, описания С. Лемом в «Эдеме». А что нам «Эдем»? С 1572 г. на Руси употребление слова «опричнина» велено было бить кнутом. Не было никакой опричнины. Забудьте. Короче, слово и дело. Слово скрывает дело. В случае с виртореальностью – не слово даже, а образ. И не с помощью кнута, а эффективнее – посредством киберпространства.

Киберпространство, виртореальность выполняют в совокупности, в их неразрывности целый комплекс функций. Это развлечение, с ним не нужны никакие гладиаторские бои – можешь стать гладиатором, а то и просто убийцей, а также чемпионом мира по шахматам, динозавром, бедуином – кем угодно; на то и виртореальность! С ней не нужна пропаганда – всё в одном: видеошлем, подключённый к компьютеру. И реклама не требуется – киберпространство может представить её в сгущённом, супердоходчивом виде.

В этом смысле киберпространство – триумф техники и технологии потребления. Потребление и досуг сливаются, у человека отчуждается не рабочее время, а свободное, да и сама грань между ними стирается – как при коммунизме. Вот как сбываются мечты Маркса, на могиле которого следовало бы водрузить видеошлем.

Виртореальность может стать самым любимым объектом потребления, любая свобода выбора которого (и в котором) оборачивается зависимостью, причём внутренней. Когда-то Маркс писал, что единственное пространство человека – время, а единственное настоящее богатство человека – свободное время, досуг, в котором он и реализует себя в качестве человека.

Отчуждение свободного времени, таким образом, похищает у человека самого человека, его главное богатство, его время и пространство одновременно. И в то же время резко усиливает социальный контроль: объект социального контроля превращается в точку потребления – специфического, к которому потребитель привязан тонко, но прочно, как «Раб» Микеланджело. У последнего руки связаны тонкой верёвкой, почти ниткой. Но она – сверхпрочна, это обеспечивается внутренними рабством и обезволенностью. В такой ситуации цепи не нужны.

С виртореальностью происходит пуантилизация социального контроля: каждому – по персональному «колпаку». Виртореальность – это единство социального контроля и социальной терапии. Она может создать ощущение полного счастья (что, несомненно, породит киберкульт). Виртуализация реальности – это дереализация мира, т.е. тот же самый эффект, который обеспечивают наркотики. Неслучайно П. Вирилио пишет об электронной наркомании и «наркокапитализме электроники».

Становясь не только средством потребления, но и вожделенной целью, виртореальность объективно вытесняет другие цели и таким образом становится средством отчуждения у человека его фундаментальной функции – целеполагания. Уже коммунизм продемонстрировал систему отчуждения целеполагания, но на неадекватной выполнению этой задачи производственной основе.

Виртореальность решает указанную задачу на производственной основе, апеллируя не к страху, а к удовольствию, не к светлому будущему, а к светлому настоящему. А потому она значительно более эффективна, чем, например, коммунизм (а может, даже и АСП) в отчуждении целеполагания. Остаётся надеяться лишь на силу сопротивления западного общества, на его полисубъектность, на традиции и ценности эпохи Великой капиталистической революции, Средневековья и раннего христианства, способные противостоять посягательствам на человека.

Хотя, разумеется, не следует ни преувеличивать чрезмерно силу этих традиций и ценностей, ни забывать о тех тенденциях развития самого буржуазного общества вообще и позднекапиталистического общества в частности, которые работают против этих традиций и против человека, будь то Homo sapiens или Homo sapiens occidentalis.

Конечно, не надо сгущать краски. Но и без этого ясно, что киберпространство может стать мощнейшим социальным оружием сильных против слабых в позднекапиталистическую и посткапиталистическую эпохи. Оно способно скрыть, замаскировать любой кризис, любую новую систему господства, новую систему контроля. Оно и само-то есть не что иное, как средство социального контроля, которое контролируемый с радостью принимает.

Виртуальная реальность – это великолепный туннель под реальным миром для перехода господствующих групп капитализма в посткапиталистический мир – в виде его новых невиртуальных, a реальных господ. Господ нового мира, в котором контроль навязывается не извне, как об этом писали Дж. Оруэлл и Е. Замятин и как это было отчасти в коммунистическом порядке, интериоризирован в качестве «электронного наркотика» и как бы вырастает изнутри.

Сам же переход в посткапиталистический мир виртуально может быть представлен как достижение конечного пункта развития, «конца истории» (разумеется, либерального), обретения «новой Аркадии»; живущие люди – как «поколение, достигшее цели», а тревожный звон Колоколов Истории – как нежно успокаивающие звуки клавесина. Сиди и слушай.

Да и сам переход к новому, всё менее единому, менее универсальному и ещё более неэгалитарному миру может быть виртуально («уж не сумлевайтесь») представлен как движение к единому глобальному и разумно устроенному миру, где выравниваются различия между странами и классами, где царит стремление к справедливости.

Нарастание партикуляризма можно представить опять же под углом зрения справедливости – мультикультурализм, борьба с культурным империализмом. Это – сознательная и полусознательная мистификация реальности, в которой заинтересованы многие группы, стремящиеся закамуфлировать перестройку Капиталистической Системы в иную систему, мир-экономики – в мир-коммуникацию.

О том, что в нынешнем мире, особенно в тех его частях, которые, не будучи энтээровскими, страдают от язв энтээрства, объективно присутствует и даже усиливается тенденция к выпадению из мировых процессов, к замыканию, к деглобализации, на примере Африки интересно рассказывает Ж.-К.Рюфэн. В одной из своих книг он приводит две карты Африки – 1932 и 1991 гг.

На первой карте чёрным цветом были изображены хорошо изученные районы, серым – не очень хорошо изученные, белым – неизученные. На карте 1991 г. чёрным помечены районы, контролируемые государством, центральной властью, серым – зоны небезопасности, а белым – «новые терра инкогнита», т.е. зоны, куда лучше не соваться, где в течение многих лет идут партизанские или межплеменные войны, где ситуацию контролируют вооружённые кланы и т.д.; зоны, которые объективно выпали из мира, отложились от него.

Так вот, чёрной краски в 1991 г. стало больше, но существенно больше стало и белой краски; белые пятна-32 слились в белые массивы-91. Да и разница есть: «ещё не изученные» в первом случае и «уже не изученные» во втором. Произошла дежюльвернизация Африки – и не только Африки.

Не надо сгущать краски, но имеет смысл трезво оценить ситуацию и поставить вопрос: не присутствуем ли мы при очередном, третьем, «закрытии мира» (точнее миров), аналогичному тем, что произошли в IV и XIV вв. н. э. – с упадком в одном случае Римской и Ханьской, в другом – Великой Монгольской империй?

Отрицательный ответ на этот вопрос вовсе не очевиден. Глобализация, как уже говорилось, может оказаться виртуальной или, как минимум, не единственной тенденцией развития, очевидна и диаметрально противоположная. Информационное (мир-коммуникация) единство мира может оказаться фиктивным или, по крайней мере, селективным, частичным, имеющим и оборотную сторону – разъединение. У последнего могут быть самые разные причины: политические, экологические, финансовые (как богатство, так и особенно бедность), эпидемические (пандемические).

Деструктивные, разъединительные возможности человека увеличиваются вместе с конструктивными, объединительными, равны им – как минимум. Мир-коммуникация – это не столько единая мировая система, сколько сеть неравномерно и нежёстко связанных анклавов, точек Севера в земном (и, как знать, околоземном) пространстве.

Термин «мир-коммуникация» и связанный с ним подход к нынешней реальности позволяет, по мнению А. Матляра, «понять логики мондиализации, не мистифицируя их. В противоположность преподносимой нам глобалистской и эгалитаристской картине планеты эти логики напоминают: мондиализация экономик и систем коммуникации неразрывно связана с созданием новых форм неравенства между различными странами или регионами и между различными социальными группами. Иными словами, это источник новых исключений (из процесса обладания общественными благами. – А.Ф.).

Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на принципы, которые лежат в основе создания особых рынков или региональных зон свободной торговли, этих опосредующих региональных пространств между мировым пространством и пространством национального государства. Глобализация сопрягается с фрагментацией и сегментацией. В этом – два лика одной и той же реальности, находящейся в процессе распада и нового соединения.

80-е годы были временем стремления к объединяющей и унифицирующей глобальной культуре, носителями которого выступали крупные транснациональные компании, изгонявшие «культурные универсумы», чтобы обеспечить распространение своих товаров, услуг и сетей на мировом рынке, но они же (80-е) стали также временем реванша уникальных, единственных в своём роде культур». Культур, противостоящих универсальной культуре и её ценностям и соответствующим неким культурно-(этно-)пространственным локусам, зонам или даже точкам.

Мировое («глобальное») качество «мир-коммуникации» имеет не столько реальный, сколько виртуальный характер. Точечный, пуантилистский мир, строго говоря, в единой мировой системе и не нуждается. Любая точка этого мира может быть виртуально представлена как «мировая система» – достаточно провалиться в «чёрную дыру» киберпространства.

Вселенная или точка – иррелевантно. Релевантно то, что целые группы могут творить свой мир на основе этой иррелевантности, эксплуатируя её и с её помощью эксплуатируя (но уже в другом смысле) других, подключая сюда фрейдизм, генную инженерию и многое другое, о чём мы и не догадываемся.

А какие возможности новым господам предоставляет вытеснение социальных конфликтов в киберпространство? Существа из альбома «Человек после человека» Д. Диксона и ситуации типа Фредди Крюгера, преследующего и убивающего свои жертвы в их снах, могут оказаться цветочками, что, однако, не должно ни пугать (пугаться – поздно и бессмысленно), ни лишать воли к сопротивлению.

Другой вопрос: сколько времени понадобится людям, чтобы выработать средства сопротивления, адекватные посткапиталистическим формам угнетения и эксплуатации. Над этим нужно думать уже сейчас.

В прежние эпохи сначала возникала система эксплуатации и её господа, затем формировались угнетённо-эксплуатируемые группы, затем, с ещё большим опозданием – адекватные новой системе формы борьбы, сопротивления ей.

Нынешняя эпоха, по-видимому, иная. Её информационный характер позволяет (теоретически, по крайней мере) новым формам сопротивления и борьбы возникать, по сути, одновременно с новыми формами отчуждения. Дело – за «малым»: превратить теоретическую возможность в практическую; социальную борьбу позднекапиталистической эпохи за «козыри истории» посткапиталистического мира – в сопротивление формирующимся господам этого мира; так сказать, сработать на упреждение.

Ясно, что такую задачу легче провозгласить, чем осуществить. Во-первых, воля к борьбе и ясность мысли – это не самые распространённые из качеств. Во-вторых, социальные конфликты позднекапиталистической эпохи заслоняют, затеняют или просто делают невидимыми конфликтные точки, контуры и объекты борьбы будущей эпохи; конфликты последней как бы свёрнуты и спрятаны в конфликты сегодняшнего дня и трудно отделить одни от других. В-третьих, что ещё более осложняет ситуацию, потенциальные господа посткапиталистического (и посткоммунистического) мира ныне реально борются с экономическими, социально-политическими и идейными формами Капиталистической Системы, выступая против неё и характерных для неё эксплуатации, угнетения, отчуждения.

В такой ситуации сопротивление должно стать особым искусством. Более того, оно должно стать наукой, точнее, опираться на особую науку сопротивления (любым формам господства), которую ещё предстоит разработать – как и соответствующую ей идейно-нравственную основу.

Именно в азарте борьбы переходных эпох, направленной против старых господствующих и эксплуататорских групп, выковываются новые формы господства и его персонификаторы. Поднявшееся на борьбу общество, трудящиеся сами выдвигают и выковывают их – закон самообмана. Эпоха революций – это эпоха создания новых господ, превращения тибулов и просперо в новых толстяков. Или, по крайней мере, подготовка плацдарма для такого превращения, сервировка нового социального стола.

В борьбе революционных эпох все помнят о плохом старом и мечтают о хорошем новом, забывая, что хороших социальных порядков – ни новых, ни старых – не бывает; бывают – выносимые и невыносимые; борются со старым и не думают о борьбе с новым в новой эпохе – зачем, это будет прекрасный новый мир. Именно в момент борьбы с господами старого мира, отрекаясь от них и от этого мира, люди сажают себе на шею новых эксплуататоров – как Синдбад-мореход, наивно подставивший шею старику-«шейху моря», которого потом долго носил на себе.

Главная задача, стоящая перед человеком в революционные, «переходные», вывихнутые эпохи, – не дать обмануть себя и, что ещё важнее, не обманывать себя, избежать соблазна самообмана, питаемого и усиливаемого нежеланием нести ответственность, делать самостоятельный выбор и участвовать в длительной психологически изнуряющей борьбе.

Говорят, генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Аналогичным образом дело обстоит в революциях: люди воюют с прошлым, они готовы к прошлому врагу, но не готовы, не видят нового субъекта с хлыстом, или в котелке, или во френче, или в свитере.

Другой вопрос, что задача определения Грядущего Господина трудна сама по себе, и что, даже вычислив его, нелегко превратить теоретическое знание в практику в ходе социальной борьбы – ведь в таком случае оказываешься между двух огней. Но, с другой стороны, и «огни» можно направить друг на друга, как это делал капитал в течение последних 200-250 лет. Это та ситуация, где практика действительно оказывается критерием истины.

Опыт прошлого показывает, что в любой социальной схватке необходимо трезво смотреть не только назад, но и вперёд, с упреждением вырабатывая интеллектуальные и властные «антитела», способные исходно ограничить новых хозяев. Искусство сопротивления не только прошлому, но и будущему – вот что должно шлифоваться и отрабатываться. И, соответственно, знание, необходимое для этих целей.

Это знание должно вырабатываться и совершенствоваться спокойно, но неуклонно – как йоги и мастера кун-фу оттачивали своё умение в монастырях в ходе длительной истории своих цивилизаций. Посткапитализм, похоже, окажется длительным, «асимптоматическим» периодом, так что время будет. И начинать нужно с нового типа понимания и знания. Знание – не просто сила, а власть.

В эпоху, когда информационные факторы производства – знание, наука, идеи, образы – становятся решающими и отчуждаются у человека (а вместе с ними и он в целом – иначе быть не может), когда они становятся полем реальной социальной борьбы, последняя (равно как господство и сопротивление) не может не иметь научно-информационной основы; более того, эта основа становится объективно самой важной сферой знания, которую новые господствующие группы, должны будут секретить, табуировать, виртуализировать. А для этого – скрывать реальность, мистифицировать, виртуализировать её.