Девушка, летящая вниз
Автор – Татьяна Воеводина
Снова заговорили о подростковых самоубийствах – в связи с очередной гибелью детей, попавших в интернет-сообщество самоубийц. Пишут, что якобы уже заблокировали 600 000 аккаунтов; в Думе готовится закон об уголовной ответственности за склонение несовершеннолетних к самоубийству.
Всё это следует сделать, но, делая, надо одновременно понимать, что все эти меры – лечение зубной боли анальгином. Всё это – воздействие на явление, не затрагивающее сущности, причины. Тем более, что поговорят-поговорят, да и займутся чем-то новым, что тогда окажется в топе новостей: чиновника какого-нибудь посадили или собачек замучили, или затопило что-нибудь, или взорвалось.
В школе, где учится моя дочка, тоже в прошлом году один парень из окна выбросился: сколько было стонов-разговоров, а сейчас – словно и не было. Ни парня, ни разговоров, ни слёз – ничего не было.
Меня вот, что удивляет. Все пишут: самоубийства немотивированные, загадочные, удивительные. А я лично ничего не вижу тут особенно удивительного. Очень даже всё понятно и объяснимо.
Главная причина, как ни банально, одиночество. Экзистенциональное и самое простое, житейское. У подростка нет никакого сообщества, к которому бы он принадлежал. Даже семьи-то почасту нет. У дочки в классе всего несколько нормальных семей, где родители живут вместе, у них дети не «от первого брака», а просто дети, да и всё тут. Детей непрерывно шпыняют, они – источник тревоги, раздражения и досады, потому что вырос какой-то не престижный, не талантливый, не звезда, наверняка, не поступит в высокорейтинговый ВУЗ, тьфу!
Класс, в смысле классный коллектив, в том смысле, как это помнят люди старшего поколения, почти совсем исчез. Поскольку сейчас, начиная с восьмого класса, специализация, школьники прыгают из класса в класс, пытаясь сообразить, на чём им специализироваться. Многие норовят перейти на так называемый индивидуальный план, позволяющий им ходить в школу через день. В результате, моя дочка и ещё некоторые девочки решили не сдавать деньги на выпускной вечер: охота была тратить такие деньжищи невесть на что – на тусовку с безразличными тебе людьми. Так что класс, как коллектив, исчез. А ведь это была важная часть жизни школьника.
Двор исчез ещё раньше, в начале 90-х, когда прекратили выпускать детей гулять самостоятельно. Я заметила: в Туле ещё и сейчас гуляют, а в Москве – уже нет. Только под надзором. Отсюда социальные сети. Не потому дети не гуляют, что сидят в сетях сети, а ровно наоборот: сидят в сетях, потому что не гуляют. А что прикажете делать? Надо же общаться, быть членом какого-то сообщества.
Наш бывший соотечественник Маслов в своём дубоватом, но страшно популярном учении о шкале потребностей верно отмечал в числе важнейших – потребность принадлежать к группе, к сообществу.
«Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин –
каждый дюжий
ему господин,
и даже слабые,
если двое…»
Дружба исчезла. На её месте угнездилась конкуренция. Помню, премьер Медведев несколько лет назад поучал школьников: надо-де готовиться и приучаться конкурировать, вам придётся жить в конкурентной среде. Как конкурировать, с кем, за что – ничего не понятно. Но звучит зловеще. Это раньше детей наставляли решать задачки по геометрии, да зубрить неправильные глаголы, а теперь – конкурировать. Поглядишь на соседа опасливо: а ну его, ведь конкурент.
Особенно ясно мне стало исчезновение дружбы, когда в 2013-м году посмотрела во МХАТе спектакль по пьесе Виктора Розова 1949 г. «Её друзья». История такая: десятиклассница, которая, как говорится, «идёт на медаль», внезапно начинает стремительно слепнуть. Тогда одноклассники принимают решение помочь ей закончить школу и ежедневно со слуха проходят с нею все предметы. В Москве ей делают операцию и возвращают зрение, она поступает в Тимирязевскую академию. Любопытно, что Розов прочитал в газете о таком реальном происшествии.
Сегодня то, что было темой пьесы – дружба – вещь не существующая. Нет её. То есть, конечно, отдельные люди дружат между собой, но это скорее приятельство или сотрудничество.
Утратилось понятие «дружный класс» – нет больше такого. Я, помню, когда-то давно, в начале 90-х пыталась задать одному итальянскому ребёнку чисто советский вопрос: «У тебя дружный класс?». Он меня не понял. Ответил: некоторые друг с другом дружат, а некоторые нет. Теперь такое положение достигнуто и у нас.
Кстати, двадцать лет назад оно казалось нам знаком прогресса и цивилизации: мы идём по пути индивидуализма, конкуренции и privacy – прочь от общинного совка. Моя дочка, с которой вместе мы смотрели спектакль, убеждённо сказала: в наше время невозможно то, что описано в пьесе. Никто никому не помогает учиться – разве что в индивидуальном порядке своим близким приятелям. А так чтобы целый класс – такого не бывает.
Оно и понятно. Человеческое сообщество может быть организовано двумя способами: на началах конкуренции (человек человеку волк) или на началах сотрудничества (человек человеку друг, товарищ и брат). Конкурентный капитализм склоняется к первому, традиционное общество, в том числе и бывшее наше, советское, – ко второму (разумеется, нигде нет химически чистых случаев).
Зачем помогать товарищу лучше учиться, ведь это твой потенциальный конкурент в битве за сытный кус, за жизненный ресурс, за комфортное место под солнцем. И это совершенно логично. Соответственно и детей учат вести себя определённым образом. Жизнь нынче ощущается как нескончаемая битва за какие-то ценные блага, которых на всех не хватает. И в этой битве логично отталкивать других претендентов на блага или уж, во всяком случае, не помогать им.
В традиционном обществе (можно сказать, в общинном или совковом – это всё одно и то же) господствующее чувство жизни – иное. Все люди ощущаются сотрудниками по общей работе, плоды которой в дальнейшем разделят на всех. Чем лучше работает твой сосед, тем лучше спорится общее дело. Некая соревновательность всё равно присутствует, это в натуре человека, но она сродни спортивной, это не битва за жизненные блага, которые достанутся либо тебе, либо ему. Я говорю не столько о реальном положении, сколько о господствующем чувстве жизни, о своего рода жизнеощущении.
В 90-е годы это общинное жизнеощущение как только ни пинали! Уравниловка, совок! И, надо сказать, успешно пинали: мы сегодняшние ощущаем людей если не врагами, то конкурентами, которым нельзя показывать спину. Это заметно и по внешнему поведению: люди, по сравнению с советскими временами, очень закрыты, непрестанно «шифруются», словно боятся проронить какую-нибудь информацию, которую могут использовать против них. Про ухищрения безопасности и говорить нечего: замки, охрана, видеокамеры…
Любопытно, что в советское время не было формулы «Это твоя проблема», проблема, если она возникала, была как бы общей. Выражение «Это твоя проблема» было некой культурной новостью в 90-е годы, даже анекдот родился:
Некто говорит другу:
– «У моей жены – любовник».
– «Это её проблема», – отвечает друг.
– «Но этот любовник – ты», – говорит первый.
– «Это моя проблема», – отвечает друг.
– «Но что же мне делать?» – недоумевает первый.
– «Это твоя проблема», – отвечает друг.
Тогда казалось забавно... Веяньем новой жизни казалось.
Возвращаясь к сегодняшним подросткам, нельзя не отметить фундаментального противоречия их жизни. Конкуренция вроде есть, а дела нет. Что делать, куда идти и вообще куда жить – непонятно. Говорят: иди куда хочешь. А чего хотеть? Это же и есть самое трудное. И в этом подросткам никто не помогает, они совершенно одиноки и потеряны.
Такая вспоминается курьёзная история из современной подростковой жизни. Моя дочка ходила в кружок юных журналистов, и вот однажды их пригласили на какую-то выставку или иное какое-то мероприятие, посвящённое московскому образованию. На мероприятии должен был присутствовать важный начальник московского наробраза. Кружковцы решили воспользоваться случаем и вызнать у него великую государственную тайну: какие же профессии надо получать, чтобы стать полезным и нужным? Именно в такой, заметьте, формулировке: «стать полезным и нужным», а не «конкурентоспособным».
Посоветовались меж собой и решили послать на интервью мою дочку: ты, говорят, языкастая, ты всё вызнаешь. Пошла. Заходила и так и сяк, да так ничего и не узнала: начальник ушёл в глухой отказ. «Получайте, – говорит, – любую профессию, какая вам нравится и по душе». «Не признался…» – разочаровались кружковцы. Вообразить, что он и сам о том не имеет ни малейшего понятия, они по неопытности не могли.
Подростку, по свойству его психики, особенно важно указать, чего ему хотеть, к чему стремиться, дать вдохновляющий образец. Ему нужно, хочется встать под какое-то знамя и совместно с себе подобными идти… куда-то. В них таится колоссальная мощь, колоссальная энергия, а знамени-то и нет.
Я всё смогу, Я клятвы не нарушу.
Своим дыханьем землю обогрею...
Ты только прикажи и я не струшу,
Товарищ Время, товарищ Время!
Эти слова Роберта Рождественского из песни, что звучит в фильме «Как закалялась сталь», с исключительной выпуклостью показывают то, что требуется подростку: «Ты только прикажи, и я не струшу». И приказывают: кто в ИГИЛ пойти, кто с балкона сигануть.
Подростку органически необходимо большое дело, жизненная даль и ширь, перспектива. Идея нужна – я уж не говорю «идеология». Эту идею подросток не может выработать сам: он её получает извне, от взрослых. А сейчас что? Поступить в Высшую школу экономики и сделаться финансовым клерком? И это полагается считать вдохновляющей идеей? Расскажите это своей бабушке!
Многим подросткам нужно не просто большое дело, но и рисковое, опасное. Где можно даже и погибнуть. Выскажу неполиткорректную мысль, что какой-то процент молодых и рисковых должен погибать. Хорошо бы, если б молодые гибли осмысленно и за правое дело, во имя высшего. Когда дела нет, они всё равно гибнут – как тривиальные самоубийцы, «зацеперы» или что-то в этом роде, а то и в результате медленного самоубийства – наркомании.
Заметьте: наркомания массово стала распространяться (и на Западе, и у нас) именно тогда, когда жизнь стала сравнительно сытой и одновременно из неё ушла какая бы то ни было идея, кроме потребительской. Но это такая идея, которая работает против человека. Она не укрепляет и не возвышает его – она его принижает и ослабляет.
Общество, реклама, кино, СМИ создают, воспитывают, лелеют такие потребительские стандарты и социальные ожидания, которые заведомо не могут выполнить. Да и никто, никогда и нигде, даже в самых изобильных и благоприятствуемых фортуной землях, не может соответствовать этим ожиданиям. Массово, во всяком случае, не может. Для этого просто не хватит ресурсов Земли.
А ведь современные «мудрецы» учат: каждый может стать богатым, знаменитым, жить в стильном доме, раскатывать на роскошной тачке, непрерывно отдыхать в экзотических странах… Надо только поставить цель – и… и вот ты уже там, где жизнь – сплошной fun. А у кого не fun – тот лох.
Современный массовый человек хронически не соответствует своим собственным представлениям о достойной и желанной жизни, а раз так – лучше и вовсе не жить, чем быть презренным лохом и лузером. Подросток, выходящий из детства, особенно остро ощущает это несоответствие заявленному и внушённому идеалу и неказистой реальности, из которой не выпрыгнешь. Вернее, выпрыгнешь – в окно. И никто не указал путь, по которому можно хоть как-то приблизиться к той счастливой жизни.
Как попасть туда, где жизнь – праздник, что единственное и соответствует человеческому достоинству? Учиться? Чему и зачем? Чтобы торговать на рынке или сидеть в тухлой конторе набивать дурацкие накладные? Лучше уж сразу – вниз. Потому что лох не заслуживает жизни, это навоз, хуже навоза, это нечто, не имеющее права на существование, а потому чем скорее – тем лучше.
Итальянский писатель ХХ века Дино Буццати написал об этом малюсенький сюрреалистический рассказик – «Девушка, летящая вниз»; прочитайте его, например, здесь… Он как раз об этом: о девушках, мечтающих о роскошной жизни и падающих с небоскрёба.
Вообще, распространившееся за годы рынка и прогресса учение об успехе – это штука огромной разрушительной силы. Считается, что она побуждает к усердию и труду. На самом деле, при отсутствии ясных ориентиров, что надо делать и как его достичь – этого самого успеха – это учение ведёт только к массовой депрессии. Не только подростковой.
Свой вклад (и немалый) в эту депрессию вносит современная городская среда. Громадные дома, расположенные непозволительно близко друг от друга, «окна в окна» – сами по себе депрессивный фактор: человек среди этих громадин мал и ничтожен, зелени почти нет. Хрущёвские пятиэтажки, заросшие зеленью – это очень гуманная жилая среда, сравнительно с современной застройкой. Не случайно многие занавешивают окна и держат всегда включённым освещение.
Подумайте вот ещё о чём. Многие подростки никогда вообще не видят ничего красивого. Природы не видят, потому что в городе её нет. Архитектуры красивой не видят, потому что живут в спальном районе из зловещих семнадцатиэтажек.
Вот в таком состоянии, когда непонятно, куда идти и вообще жить, когда всё вокруг гадко и уродливо, когда впереди – не пойми что, а скорее всего – сплошной отврат, когда всем на тебя наплевать, как, впрочем, и тебе на них – вот это всё вместе порождает ту смесь депрессии с агрессией, которой заражены сегодня многие, далеко не только подростки. Агрессия обращена и к миру, и к себе самому. В таком состоянии сигануть с балкона – кажется многим отличным решением.
Сегодня вся жизнь пропитана этим депрессивно-агрессивным духом, словно испарениями гнилого болота. Это показатель близкого конца эпохи. Скорого обрушения жизни. Такое обрушение жизни называется революцией. Революция – это ни в коем случае не заря новой жизни – это обрушение старой. Подлинная заря новой жизни – это строительство на расчищенном месте. Сколь драматичным будет это обрушение – это зависит от многих причин, но очевидно: мы живём в конце эпохи.
Ольга Юрьевна, на Вас вся наша надежда…
Сто лет назад, накануне Октябрьской революции, духовная атмосфера была пугающе сходной с теперешней. Тоже была эпидемия самоубийств, по виду странных и случайных. И подростковых тоже. Не сдала экзамен – выпила уксусную эссенцию.
В 1910 году, в статье «Юмор обречённых» Корней Чуковский писал:
«Все связи с общим и целым утратились, и каждый сам с собою остался наедине, а это так рискованно для многих!.. В этом-то и заключается то грозное и грандиозное, что в последние годы незаметно случилось со всеми нами: рвались, рвались какие-то ниточки, смыкавшие нас воедино, и нам это как будто даже нравилось, но чуть порвалась последняя, – вот рабочий Макар покупает себе на толкучке допотопный какой-то пистолет, вот барышня Ира вынимает из надушенной сумочки хорошенький дамский револьверчик, вот крестьянин Егор идёт и кидается на рельсы, и всё из-за самых пустых пустяков, почти безо всякой причины. Но причина эта есть, и огромная: у нас понемногу, у каждого – после грандиозного краха, вытравлено, выжжено всякое «мы» и оставлено только «я».
В другой статье на ту же тему – «Самоубийцы» – он анализирует тему самоубийства в литературе. Статья имеет подзаголовок: «Очерки современной словесности». Тогда, надо сказать, писатели и поэты уделяли теме самоубийства очень много внимания. Достаточно вспомнить, учимое в школе стихотворение Блока «На железной дороге («Под насыпью, во рву некошенном, Лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая»).
Вот начало статьи Чуковского:
«Новый рассказ Максима Горького*: «Макар решил застрелиться».
Новый рассказ Ивана Бунина: «Захлестнул ремень на отдушнике и кричал от страха, повесился...»
Новый рассказ Валерия Брюсова*: «Она отравилась...»
Новая книга З. Н. Гиппиус*: «Прошлой весной застрелился знакомый, студент...» «Муж и жена отравились...» «Смирнова выпила флакон уксусной эссенции...» Перерезал себе горло... повесился... бросился в Обводный канал... Словом, нужно же, наконец, отметить, что в наших современных книгах свирепствует теперь, как и в жизни, эпидемия самоубийств. Удавленники и утопленники современнейшие нынче герои. И вот новая, небывалая черта: эти люди давятся и травятся, а почему, – неизвестно. «Просто так», «безо всякой причины».
Валяется какой-нибудь Егор на траве, курит, болтает вздор и вдруг, ни с того ни с сего – прыг под товарный поезд, перерезал себя пополам. И заметьте, нисколько не пьяный.
Это из повести Бунина «Весёлый двор». А у Горького и того чуднее: вздумал у него самоубийца написать предсмертную записку, но внезапно с конфузом заметил, что ему ведь и самому неизвестно, почему он через минуту застрелится:
«Жить стало тяжело», – пишет он по привычке, но тут же чувствует: ложь. «Живут люди тяжелее, и самому тебе раньше жилось хуже», – уличает он самого себя. Значит, дело не в тяготах жизни, а в чем-то другом. Но в чём? «Отвяжитесь, нет никакой причины, вот и весь сказ!» – заявляет самоубийца у Гиппиус, и Гиппиус только о том и твердит в этом новом своём рассказе, что – посмотрите, с какой хлестаковскою лёгкостью люди убивают себя.
«Жакетку украли – одна причина. Жизнь плохая – другая причина. Нет причины – тоже причина».
Беспричинные самоубийства – таково новейшее открытие современной нашей словесности. Люди в наших книгах стали стреляться и вешаться не от горя или отчаяния, а и сами не знают, отчего. Чаю ли напиться или яду, нынче для них безразлично. Что муху убить, что себя. Когда бунинский мужик говорит:
– Надобно удавиться! – для Бунина это звучит, как будто:
– Надо постричься.»
Никакого внятного ответа о причине такого трагического поветрия Чуковский не даёт. Он даже пытается привлечь фундаментальный труд французского социолога Эмиля Дюркгеймома. Его классическая работа «Самоубийство» (1897) на русском языке вышла как раз в 1912 году. Дюркгейм приводит статистику, из которой следует, что «человек и вправду лишает себя жизни „просто так", почти без всякой причины, а всё, что он почитает причиной, есть выдумка, иллюзия, фантом». Не пьянство, не нищета, не сумасшествие… Дюркгейм называет эти беспричинные самоубийства «анемическими» и доказывает, что они происходят оттого, что разрушаются социальные связи; что человек перестаёт чувствовать себя частью общества; что рушится система социальных норм.
Всё большее число людей в такие эпохи накануне слома ощущают полную растерянность и полное отсутствие перспективы. Известная повесть В. Вересаева так и называется «Без дороги». Мы привыкли думать, что речь о «реакции», наступившей после революции 1905 года, но на самом-то деле причина – глубже.
Началась эпидемия самоубийств раньше, ещё в конце XIX века. Константин Победоносцев, о котором помнится только, что он «простёр совиные крыла», но который на самом деле был очень умным и глубоким человеком, написал ещё в 1896 г. статью в т.н. Московском сборнике – «Болезни нашего времени»:
«Каждый день приносит нам известия о самоубийствах, то тут, то там случившихся, необъяснимых, неразгаданных, грозящих превратиться в какое-то обыденное, привычное явление нашей общественной жизни... Страшно и подумать: неужели мы уже привыкли к этому явлению? Когда у нас бывало что-либо подобное, когда ценилась так дёшево душа человеческая и когда бывало такое общественное равнодушие к судьбе живой души, по образу Божию созданной, кровию Христовой искупленной? Богатый и бедный, учёный и безграмотный, дряхлый и старец, и юноша, едва начинающий жить, и ребёнок, едва стоящий на ногах своих, – все лишают себя жизни с непонятною, безумною лёгкостью: один просто, другой драпируя в последний час себя и своё самоубийство.
Отчего это? Оттого, что жизнь наша стала до невероятности уродлива, безумна и лжива; оттого, что исчез всякий порядок, пропала всякая последовательность в нашем развитии; оттого, что расслабла посреди нас всякая дисциплина мысли, чувства и нравственности. В общественной и в семейной жизни попортились и расстроились все простые отношения органические, на место их протеснились и стали учреждения или отвлечённые начала, большею частью ложные или лживо приложенные к жизни и действительности.
Простые потребности духовной и телесной природы уступили место множеству искусственных потребностей, и простые ощущения заменились сложными, искусственными, обольщающими и раздражающими душу. Самолюбия, выраставшие прежде ровным ростом, в соответствии с обстановкой и условиями жизни, стали разом возникать, разом подниматься во всю безумную величину человеческого «я», не сдерживаемого никакою дисциплиной, разом вступать в безмерную претензию отдельного «я» на жизнь, на свободу, на счастье, на господство над судьбой и обстоятельствами.
Умы крепкие и слабые, высокие и низкие, большие и мелкие – все одинаково, утратив способность познавать невежество своё, способность учиться, то есть покоряться законам жизни, разом поднялись на мнимую высоту, с которой каждый большой и малый считает себя судьёй жизни и вселенной.
Так накопилась в нашем обществе необъятная масса лжи, проникшей во все отношения, заразившей самую атмосферу, которою мы дышим, среду, в которой движемся и действуем, мысль, которою мы направляем свою волю, и слово, которым выражаем мысль свою. Посреди этой лжи что может быть, кроме хилого возрастания, хилого существования и хилого действования? Самые представления о жизни и о целях её становятся лживыми, отношения спутываются, и жизнь лишается той равномерности, которая необходима для спокойного развития и для нормальной деятельности.
Мудрено ли, что многие не выдерживают такой жизни и теряют окончательно равновесие нравственных и умственных сил, необходимое для жизни? Хрустальный сосуд, равномерно нагреваемый, может выдержать высокую степень жара; нагретый неравномерно и внезапно он лопается. Не то же ли происходит у нас и с теми несчастными самоубийцами, о коих мы ежедневно слышим?
Одни погибают от внутренней лжи своих представлений о жизни, когда при встрече с действительностью представления эти и мечты рассыпаются в прах: несчастный человек, не зная кроме своего «я» никакой другой опоры в жизни, не имея вне своего «я» никакого нравственного начала для борьбы с жизнью, бежит от борьбы и разбивает себя.
Другие погибают оттого, что не в силах примирить свой, может быть, возвышенный идеал жизни и деятельности с ложью окружающей их среды, с ложью людей и учреждений; разуверившись в том, во что обманчиво веровали, и не имея в себе другой истинной веры, они теряют равновесие и малодушно бегут вон из жизни...
А сколько таких, коих погубило внезапное и неравномерное возвышение, погубила власть, к которой они легкомысленно стремились, которую взяли на себя – не по силам? Наше время есть время мнимых, фиктивных, искусственных величин и ценностей, которыми люди взаимно прельщают друг друга; дошло до того, что действительному достоинству становится иногда трудно явить и оправдать себя, ибо на рынке людского тщеславия имеет ход только дутая блестящая монета.
В такую эпоху люди легко берутся за всё, воображая себя в силах со всем справиться, и успевают при некотором искусстве проникать без больших усилий на властное место. Властное звание соблазнительно для людского тщеславия; с ним соединяется представление о почёте, о льготном положении, о праве раздавать честь и создавать из ничего иные власти.
Но каково бы ни было людское представление, нравственное начало власти одно, непреложное: «Кто хочет быть первым, тот должен быть всем слугою». Если бы все об этом думали, кто пожелал бы брать на себя невыносимое бремя? Однако все готовы с охотою идти во власть, и это бремя власти многих погубило и раздавило, ибо в наше время задача власти усложнилась и запуталась чрезвычайно, особливо у нас. И так много есть людей, перед коими власть, легкомысленно взятая, легкомысленно возложенная, становится роковым сфинксом и ставит свою загадку. Кто не сумел разгадать её – тот погибает.
III
Для того, чтобы уразуметь, необходимо подойти к предмету и стать на верную точку зрения: всё зависит от этого, и все человеческие заблуждения происходят от того, что точка зрения неверная. Мы привыкли доверяться своему впечатлению, а впечатление получаем, скользя по поверхности предмета, что мы умеем делать с ловкостью и быстротою. Довольствуясь впечатлением, мы спешим обнаружить его перед всеми, по свойственному нам нетерпению; высказавшись, соединяем с ним своё самолюбие.
Затем лень, совокупно с самолюбием, не допускает нас вглядеться ближе в сущность предмета и поверить свою точку зрения. Итак, по передаче впечатлений между восприимчивыми натурами образуется, развивается и растёт заблуждение, объемлющее целые массы и нередко принимаемое в смысле общественного мнения.
Это верно и в малом, и в большом. Целые системы мировоззрения господствовали в течение веков, составляя неоспоримое убеждение, доколе не открывалось, наконец, что они ложны, ибо исходят из неверной точки зрения. Такова была Птолемеева астрономическая система...
Люди в течение веков упорно смотрели на вселенную сбоку, искоса, потому что утвердили на Земле свою центральную точку зрения, потому что Земля казалась им так безусловно необъятна: иного центра не могли они себе и представить. Система была исполнена путаницы и противоречий, для соглашения коих изобретались наукою искусственные циклы, эпициклы и тому подобное.
Века проходили так, пока явился Коперник и вынул фальшивый центр из этой системы. Всё стало ясно, как скоро обнаружилось, что вселенная не обращается около Земли, что Земля совсем не имеет господственного значения, что она ни что иное, как одна из множества планет и зависит от сил, бесконечно превышающих её мощью и значением.
Птолемеева система давно отжила свой век; но вот как понять, что в наше время восстановляется господство её в ином круге идей и понятий? Разве не впадает в подобную же путаницу новейшая философия, опять от той же грубой ошибки, что человека принимает она за центр вселенной и заставляет всю жизнь обращаться около него, подобно тому, как в ту пору наука заставляла солнце обращаться около земли.
Видно, ничто не ново под луною. Это старьё выдаётся за новость, за последнее слово науки, в коей следуют одно за другим противоречия, отречения от прежних положений, новые, категорически высказываемые положения, опровержения на них, с той же авторитетностью высказываемые, поразительные открытия, о коих вскоре открывается, что лучше и не поминать об них.
Всё это называется прогрессом, движением науки вперёд. Но, по правде, разве это не те же самые циклы и эпициклы Птолемеевой системы? И когда явится новый Коперник, который снимет очарование и покажет вновь, что центр не в человеке, а вне его, и бесконечно выше и человека, и земли, и вселенной?
И разве не то же самое мы видим, например, в истории всех сект, начиная с гностиков или ариан и кончая пашковцами, сютяевцами, толстовцами и нигилистами? Вся причина в том, что человек, следуя впечатлению, становится на ложную точку зрения; в своём я утверждает он эту точку, и ему кажется, что вся вселенная около него движется, и он ищет правды во всём и всюду, на всё и всех негодует, всё обличает, исключая себя, с теми же грехами и страстями... Какое странное, какое роковое заблуждение!..»
Мне захотелось сделать эту пространную выписку из текста Победоносцева, потому что она – буквально о наших днях. Только сегодня «болезни нашего времени» охватили бОльший процент населения, они распространяются с бешеной скоростью, благодаря тотальной пропаганде индивидуализма и гедонизма. Человек, раздувая свою личность, становится не больше, а, напротив, мельче, слабее и ничтожнее. Настолько ничтожнее, что хоть с балкона вниз.
Причём тут подростки? Просто они чувствительнее, слабее. И вообще, как говорил один отрицательный герой Достоевского: «Люблю молодёжь, по ней узнаёшь, что нового». Хочется верить, что доведётся нам видеть и другие новинки.
Смерть в сети. Что толкает на суицид подростков
Массовое самоубийство подростков в глубинке
0
