Несколько событий, казалось, не связанных между собой, но на деле выстроившихся в одну логическую цепочку, случились недавно. Я пришёл в детский сад за старшей дочерью и узнал, что наша воспитательница увольняется.

— Почему? — расстроился я.

Воспитательница отвечать не хотела, но я был настойчив и любопытен, как всякий писатель.

— Зарплата низкая, — наконец сказала она. — Шесть с половиной тысяч за всё про всё.

И я поразился. Вдумайтесь в эту цифру: шесть с половиной тысяч для девушки, которая занимается сложнейшей и вместе с тем ответственнейшей работой — воспитывает маленьких детей, то есть, по сути, отвечает за самое главное. А ей платят деньги, на которые в буквальном смысле невозможно выжить. Особенно если речь идёт о моём городе — одном из самых дорогих в России — Севастополе.

Но эта девушка, воспитательница, тем не менее, работала за них, занимаясь детьми. Хотя могла бы выполнять чьи-то сексуальные желания в скайпе или вертеться у шеста в ближайшем стрип-клубе — и при этом чувствовать себя не столь обделённой, во всяком случае, материально.

А чуть раньше, до увольнения воспитательницы, Владимир Путин в интервью Bloomberg заявил: «Есть одна отличительная черта, которая, наверное, у всех народов есть, но у нас она особенно ярко выражена. Это — стремление к справедливости. Это одна из доминирующих черт, мне кажется, в менталитете россиянина и русского человека. И еще одна составляющая, которая характерна для ментальности российского человека — это стремление к идеалам». Дальше президент пообещал: он будет делать всё возможное, чтобы люди материально жили лучше.

Слова Владимира Владимировича, безусловно, правильные. Говоря умно, они отражают исконно русскую хилиастическую традицию, в основе которой центральное место всегда занимал человек. Однако то ли традиция прервалась, то ли Россия населена не теми, о ком говорил президент, но мне трудно представить, как всё происходящее в стране уживается с понятием справедливости, когда повсюду наоборот — воинствующая несправедливость.

И лучше всего она видна на примере тех самых учителей и воспитателей, о которых я вспомнил в начале. Эти люди, как и в девяностых, по-прежнему считают копейки. Сама профессия учителя высмеяна, извращена. И туда всё больше идут либо реально идейные люди, но таких мало, либо те, кому в принципе податься некуда, таких, само собой, больше. В данном контексте слова Дмитрия Медведева не выбиваются, а, наоборот, венчают общий фон: «Идите в бизнес, учителя. Там зарабатывайте». Заметьте, подобное говорится на фоне деклараций духовности, особой роли России.

Здесь, полагаю, уместным будет вспомнить слова из девяностых о сбережении народа как национальной идее. Сегодня это особенно актуально, когда страна вымирает, и прошедший год был одним из худших по демографическим показателям. Но кто, прежде всего, отвечает за сбережение человека, физическое и духовное? Медики и педагоги, а они поставлены в жутчайшие условия, когда первичным становится не вопрос помощи ближнему, а спасения себя. Как выжить воспитательнице с зарплатой в шесть с половиной тысяч рублей? Кем быть ей в кусачей российской действительности? На что, на кого надеяться?

В стране, где так обращаются с педагогами и врачами, проведя намеренно убийственные реформы, заявления о справедливости выглядят, по меньшей мере, странными. Здесь не надо войны — население вымрет само, потому что с детьми должны работать лучшие, а не те, кого подобрали по остаточному принципу. И это на фоне роста, сейчас, правда, замедлившегося, зарплат в силовых структурах. Выходит, что государство поддерживает тех, кто останавливает, но не растит своих граждан. Разве это честный подход?

Я сказал о том, что мой город — Севастополь. И это важный момент. Потому что с возвращением Севастополя и Крыма в Россию люди, прежде всего, надеялись на достойную жизнь бюджетников. Более того, агитация перед референдумом напирала на то, что уровень доходов педагогов и врачей в России выше, чем в Украине. И это верно не с точки зрения материалистического восприятия, но с позиции мировоззрения страны.

Первое время после вхождения в Россию ситуация, действительно, изменилась в лучшую сторону. Врачи, учителя, что называется, жить начали, но после всё сбросилось в привычное обречённое состояние. Так случилось во всей стране, да, но в Крыму это смотрелось особенно жутко, ведь слишком радужными были ожидания.

Вообще Крым стал во многом лакмусом истинного положения дел в России. И все эти разговоры о том, что полуостров необходимо срочно приводить к общероссийскому уровню с одной стороны, несомненно, правильные, но с другой — есть аспекты, сферы, в которых тот, украинский, Крым, как минимум, не отстал. Речь опять же идёт, прежде всего, о медицине и образовании. Когда мой знакомый акушер из роддома едет в Ростов-на-Дону, а возвращается ошарашенный, со словами: «Мы так десять лет назад работали». Социальная справедливость, которая проявляется главным образом в общедоступности, в качестве медицины и образования, в России подвержена летальной угрозе.

И это не ода украинскому наследию — его, к сожалению, похоронили уже и в самой Украине, — и не плач Ярославны, хотя плакать хочется, а ключ к пониманию того, почему Крым не только не может в полной мере интегрироваться в Россию, но и используется некоторыми силами в качестве камня преткновения, в качестве объяснения кризисных ситуаций и бед. Хотя ожидалось прямо противоположное. Ведь возвращение Крыма преподносилось как восстановление исторической справедливости, как защита интересов русских людей. И возможно впервые в новой российской истории Родина не забыла о своих людях, обратилась к ним, ответив на главный вопрос девяностых: «Где твоя Родина, сынок?». Тогда справедливость, казалось, восторжествовала.

Но время показало, что есть пласты глубинные. И справедливости сложно торжествовать там, где её истребляют. И Крым тут станет, как уже говорилось, лакмусом её отсутствия. Когда — из последних примеров — главный бухгалтер республиканской клинической больницы имени Семашко в Симферополе нарисовала себе зарплату за июль в 800 тысяч рублей; в месяц же у неё выходило 500 с лишним тысяч. Рядовой врач, меж тем, получал 14−15 тысяч рублей. Такому неравноправию возмутился Сергей Аксёнов — неужели не знал до этого?

В столь характерном примере есть важный момент: ситуация порождена не крымскими, а именно общероссийскими реалиями. Такое чудовищное разделение стало возможно благодаря тем самым реформам, которые сознательно проводились из года в год, увеличивая катастрофическую пропасть между нищающим и жирующим населением. В Крыму же разрушительность данных процессов чувствуется особенно остро. Тем более на фоне красивых речей о справедливости и противоборстве однополярному миру, хотя в самой стране, по сути, устанавливается однополярный мир.

Тут мне вспоминаются слова Достоевского: «Я неисправимый идеалист; я ищу святынь, я люблю их, моё сердце их жаждет, потому что я так создан, что не могу жить без святынь, но всё же я хотел бы святынь хоть капельку посвятее; не то стоит ли им поклоняться?» После Крыма Россия с нынешними святынями немыслима. И если не найдётся их хоть капельку посвятее, то новая компонента, призванная быть главным достижением, недостающим элементом мозаики, как чужеродное тело, наоборот, пронзит, проявит все слабости государства — и тогда быть беде, начинающейся, как и сейчас, с разговоров о неравноправии: «Все деньги ушли в Крым». На эту, как сказалКобзон, непосильную ношу. Пусть действительность на самом деле во многом иная.

И это тоже фактор несправедливости, проступающий на фоне патетики о российской справедливости ещё более ярко. Фактор, являющийся главным дестабилизирующим, взрывоопасным элементом в стране, где стремление к справедливости, действительно, является отличительной чертой народа. Вот только люди, заправляющие балом, похоже, край далеки, в прямом и переносном смысле, от этого самого народа.