Пасха 1990 года была ранняя. Дату Сашина бабушка узнала от старух, сидящих на лавочке у подъезда. Некоторые из них ходили в церковь – единственную действующую в городе Т., в глухом частном секторе, белую, с голубым куполом. Сама же баба Лиза никогда на лавочке не сидела, в церковь не ходила и свысока смотрела на богомольных завсегдатаек скамейки.

Накануне пекли пироги и «паски» с плетенкой по верху и вылепленными из теста буквами «ХВ», красили яйца луковой шелухой, сберегавшейся в течение всего года. Стряпали всей семьей: и бабушка – главная, заправила, хозяйственно покрикивавшая на остальных, – и мама, и обе девочки – 19-летняя Света и 15-летняя Саша.

Света заартачилась было и хотела убежать куда-то вечером со своим молодым человеком Гришей, который позвонил некстати – у всех руки были в муке. Бабушка сначала заругалась, Светка тоже не смолчала, но мамино твердое: «Светик, так мы не договаривались… Мама, хватит!» – почти сразу утихомирило обеих. А бабушка, поостыв, примирительно посоветовала: «А пусть завтра приходит – как раз к пирогам».

Саша любила пироги и Пасху, недолюбливала Гришу – белобрысого «технаря», работавшего после Политеха инженером на приборном заводе (Бог знает, где и подцепила его умненькая студентка медбиофака Света) – и злилась на бабушку, которая не пускала в церковь. Далеко, частный сектор, какие-то подозрительные сараи кругом, к тому же на пасхальную службу часто собираются пьяные, и милиция следит. Это девочка знала – прочла у Солженицына, как раз напечатали.

И все равно хотелось – ведь это свое, родное, русское, незакатное, древнее, настоящее. Такое же настоящее, как старинный «Евангель» с ятями, который Саша и мама читали с трудом из-за ятей, Света и бабушка не читали вообще, а покойная прабабушка – по складам, так как не ходила в школу и читать умела плохо. И более настоящее, чем распутинская «Матера» и прочее рассупонившееся солнышко – бабушка слишком хорошо знала деревенскую жизнь, чтобы хранить о ней какие-то иллюзии, а Саша внимательно слушала бабушку.

Гриша пришел около полудня, и они со Светой закрылись на кухне – поближе к пирогам. Саша пришла за очередной чашкой чая – она его пила у себя в комнате, несмотря на бабушкино ворчание, – и нарушила их идиллию:

– Христос воскрес, Гриша!

– Привет, – скользнул по ней взглядом гость (к ней он не относился никак – ни хорошо, ни плохо). – Ты в это веришь?

– Э… во что?

– В то, что Христос воскрес.

Вопрос был нетривиальный и как бы… немножко не из этой оперы. Вот кулич и яйца, вот пироги, вот чем-то недовольная Света, вот занудный Гриша. При чем здесь вообще Христос?

– А… какая разница? Я просто так сказала. Мы же русские люди, так всегда говорим…

– А вот я не русский. Немец. Уезжаю в Германию, как только будут готовы документы.

– Вы со Светой вместе? – спросила Саша.

– С чего ты взяла? – тут же вскинулась сестра, и Саша поняла, что брякнула что-то не то: уж больно невеселые были у обоих лица.

Григорий больше к ним не заходил и уехал осенью. Саша так и не поняла, что произошло между ним и Светой. Скорее всего, он не решился сделать предложение, так как не был уверен в согласии, а она была слишком горда, чтобы ускорять процесс со своей стороны. К тому же в таком случае все бы решили, что Света использует парня как транспортное средство на Запад.

Впрочем, недостатка в мужском внимании Света никогда не испытывала: в тот же самый день, когда Гришин самолет отбывал из московского Шереметьево-2, вся Светина группа гуляла на ее свадьбе с однокурсником, и Света была хороша, несмотря даже на то, что ее нежно-зеленое от раннего токсикоза лицо плохо сочеталось по цвету с белой фатой.

***

В начале весны 2007 года московское интернет-издание, доселе влачившее жалкое существование, обзавелось правительственным источником финансирования, а также скверной привычкой – работать по выходным. Даже Пасху не сделали выходным днём, несмотря на консервативную направленность издания.

Вышли на работу трое: редактор новостной ленты Люда, пухленькая, 22-летняя, чей нежный возраст еще позволял работать на износ, отдыхать на полную катушку и выглядеть при этом свежей, как утренняя роза в каплях росы; корректор Саша и сорокалетний редактор отдела политики Игорь, черный и неадекватный с жестокого похмелья – его печень, прошедшая огонь и воду, уже не справлялась с алкогольной нагрузкой. Вошли почти одновременно, Люда столкнулась с Игорем, поморщилась, учуяв выхлоп из его рта, и тут же они вместе убежали курить на лестницу. А Саша прошла за свой огромный корректорский монитор в дальнем углу и сразу занялась накопившимися за субботу текстами.

Она сильно изменилась за прошедшее время: похудела, в 17 лет поступила на филфак, в 18 обстригла косу, в 20 попробовала алкоголь (пила что горит, но наскучило через пару лет) и начала тайком курить (так и не бросила), а в 25 – сразу после защиты кандидатской – собрала вещи и уехала в Москву. Она была сыта по горло прежним коллективом, а другой работы в провинциальном университетском городе не светило.

В Москве жила тихо – снимала комнату в старой «трешке», держала одноглазого черно-белого кота (любители животных пристроили через форум в интернете), зарабатывала на хлеб без масла редактированием и корректурой. Положа руку на сердце – не от университетского безденежья и не от склочного коллектива ехала Саша за тысячи километров. Эта проблема была решаема: Света, так и не окончившая мед, работала косметологом, хорошо получала и предлагала сестре устроиться администратором в том же салоне.

Было другое. Родители, сестра с зятем (имелся в виду, конечно, не первый Светин муж, отец ее единственного ребенка – тот никогда ни во что не вмешивался и лет 10 как пропал с горизонта) и сам вязкий уклад их жизни хоронил в Сашиной душе веру – в себя, в жизнь, во что угодно, – хотя именно там ее, по мнению семьи, и полагалось иметь. Но к концу аспирантуры Саша поняла: только ей самой решать – в каком месте иметь веру, во что верить и как жить. И после блистательной защиты новоиспеченный кандидат наук, даже не дождавшись подтверждения из ВАК, списалась с московской подружкой – оказалось, что их журналу требовался литературный редактор с хорошим филологическим образованием, – и собрала чемоданы. Мама удивилась, а вот бабушка что-то поняла: она в свое время сбежала из дома (хотя и не в столицу, а замуж) точно так же.

…Где-то после трех часов работы, когда старые тексты удалось подразгрести, а новые еще не появились, Саша заварила в кружке кофе – она никогда не пила растворимый – и решила посидеть в соцсети. Поздравлений с Пасхой, виртуальных открыток с церквушками, куличами, крашеными яйцами пришло немерено.

Саша отвечала на поздравления, посылала открытки в ответ… пока не дошла до сообщения от совершенно незнакомого человека. Он не был у нее в друзьях, она не знала его фамилии, а в его сообщении было то же, что и в других: «Саша, Христос воскрес!».

Две минуты спустя весь офис повернулся к корректорскому углу: там громко, со всхлипами смеялась Саша. Она не стала машинально отвечать незнакомому человеку, не стала и удалять сообщение, а пошла на его страницу. И увидела фотографию.

Несмотря на незнакомую немецкую фамилию – ее новый виртуальный приятель жил в Германии, в маленьком городке на юге страны, в католическом Баден-Вюртемберге (в этом году католическая Пасха совпадала с православной) – лицо было знакомым. Повзрослевшим – или уже постаревшим? – на 17 лет и обретшим начисто отсутствовавшую прежде породистость, но несомненно знакомым.

«Ты в это веришь?» – отсмеявшись, отстучала ответное сообщение Саша и, не дожидаясь ответа, прямо с чашкой в руках выбежала на лестницу курить.

Ответили быстро. Когда после выкуренного вульгарного «Вога» с ментолом девушка вернулась за компьютер, ответ уже был: «Конечно. Я ничего не говорю просто так».

Через год он перебрался обратно в Россию и они поженились. У Саши и Гриши растут двое замечательных детишек.