Писатель Борис Егоров  однажды стал модератором дискуссии о пользе веры.

На мой взгляд из-за печки, одним из основных преткновений, которые мешают нам более или менее правильно жить, является скороспелость выводов. Чтобы мнение, которое мы составили о ком-нибудь (или о чем-нибудь), было хотя бы близко к истине, нам надо сначала собрать максимум доступной нам информации, разобраться в ней, посидеть, подумать. При нужде посоветоваться с… вышестоящими товарищами.

А уж потом можно осторожно озвучить то, что вы решили по этому вопросу (обязательно оговорившись при этом, что вы никак не претендуете на роль единственного носителя истины). Это по-научному звучащее предисловие я поместил в начале на всякий случай. Вдруг кому-нибудь пригодится. А вообще-то я хочу рассказать вот о чем.

Есть у меня один хороший знакомый, который частенько заходит ко мне – либо взять какую-нибудь книгу почитать, либо свои принести – мне предложить. Время от времени Толя – так зовут знакомого — затевает со мной споры по церковным вопросам, хотя разбирается в них так же, как — я извиняюсь за сравнение – свинья в апельсинах из Марокко.

В очередной раз Толик зарулил ко мне, когда я принимал гостей. Это были два кренделя с автобусной остановки (остановка у вокзала служит летней штаб-квартирой для бичей).

Гости мои пришли ко мне в очень жиденькой надежде разжиться у меня деньгами насчет похмелиться и в твердой уверенности, что купеческим чаем с пантюшками (они же – конфеты) их напоят. Когда-то я выписывал пьяные круги вместе с ними, поэтому мой теперешний облик и образ жизни был для моих гостей «соблазном и преткновением». Конечно, им хотелось тоже быть чистыми, бритыми и благоухать хорошим лосьоном, а не многодневным перегаром, от которого люди шарахаются в разные стороны, а мухи теряют сознание.

Но – во-первых – им хотелось этого сразу; чтобы оно произошло само собой, без усилий с их стороны. Типа – а уж потом они будут держаться в приличном виде. (Эта песня мне была хорошо знакома.) А, во-вторых, им все еще казалось, что у них есть время погулять. Таким иллюзиям главным образом содействовало теплое время года, в котором у бичей не было проблем с ночевкой и мелкими калымами.

Сам я уже перестал им рассказывать о Господе нашем Иисусе Христе. И не потому, что мне бисера жалко было. Просто я знал, что семя посеяно, а как оно взойдет –и взойдет ли вообще – это уже от почвы зависит, на которую это семя упало. А талдычить, подобно попугаю, одно и то же – это, по-моему, никому не нужно.

Ладно. Вернемся к Толику. Он, войдя в комнату и не обращая внимания на моих …экзотических гостей, заговорил так, словно мы с ним продолжаем старый разговор: «И пришел я, Федорыч, к выводу, что от церкви практической пользы людям — если вообще она есть,-то с гулькин… этот самый!»

Я подождал, пока Толя усядется за стол и налил ему чаю. Он отхлебнул из чашки, сморщился – в отличие от бичуганов ему чай был слишком крепкий – и продолжил свою тираду:

«Можешь ты мне показать живого человека, которому церковь хотя бы на время облегчила жизнь? Про себя можешь даже и не начинать! Я все равно останусь при своем мнении, что ты и без церкви поднялся бы, просто тебе на первое время поддержка нужна была, а откуда она шла бы – это дело десятое».

Я смотрел на него и собирался с мыслями – Толик своим агрессивным напором сбивал меня. И вдруг… Один из бродяг – Валера, бывший майор–танкист, забичевал после смерти жены – хлопнул ладонью по столу: «А ты, очкарик, церковь не трожь! Она тебя не трогает  – вот и ты ее… не надо. Вот он, перед тобой! Человек… ну, в смысле, был когда-то. Мне церковь помогла! Хотя я в Бога не верю и пользы от меня церкви никакой. Да и не только церкви».

Валера залпом, как водку, выпил чай. «Я, когда у меня третья ходка была, в нашей зоне сидел. И, видно, пришло мое время. Так мне все надоело! Все! Ну, ясное дело, в первую очередь – я сам. И обменял я на сигареты мойку – лезвие, значит, — и решил – через неделю у меня днюха должна была быть. Вот я и сказал себе – в этот день и вскроюсь».

Валера глянул на Толика, который слушал его, приоткрыв рот: «В смысле – вены порежу. В свой день рождения. И – не вышло у меня ничего. А почему? Да потому, что приперлись к нам в зону церковники, типа баптистов. Не православные, в общем. Наша рвань зашевелилась – типа, халявный грев приехал».

Валера опять глянул на Толика. «Ну, чай с конфетками бесплатный. Во, как у Боряни».  Я поерзал, но промолчал. А Валера продолжил: «Я от скуки тоже пошел. Штук пять баб там было, и с ними один мужик. Интересный такой – морда вроде молодая, а седой – полностью. И глаза у него были… Он на меня как глянул – ну, думаю, ему не споешь про тяжелое детство. Он сам, похоже, не один Афган прошел. Ну, свой свояка – издалека. Его Николаем зовут, он в депо работает – вон Борян его знает. Так Никола подошел сразу ко мне, а меня и раскачивать на разговор не пришлось. Все ему вывалил. Веришь – трезвый мужик, и не сказать, чтобы я особо сопливый был – а…заплакал я под занавес. А когда увидел, что у Николая тоже на мокром месте глаза – ну-у…»

Валера увидел, что я налил ему чаю, и сразу отпил половину чашки. «В общем, я к чему веду. После этого разговора я лезвие свое выкинул. И вместе с ней и мысли такие ушли. Со слов Николая я хорошо запомнил – не я себе жизнь дал, не мне и командовать, когда ей заканчиваться».

Толик молча покрутил головой, словно воротник рубашки ему тесен стал. Тоже отхлебнул чаю и проговорил: «А чего ж ты… так чего же вы не идете в церковь? Вон, как Федорыч»

Валера кисло ухмыльнулся: «Ты чего думаешь – это так просто? Прийти-то недолго, я уже ходил, и не раз. Удержаться – вот где заковыка главная! Вон Борян как-то перетерпел то время, когда – сам рассказывал, помнишь?» Я кивнул. «Когда от Бога ему покоя еще не было, а к водке возвращаться не хотел. Вот и я помучился, на двух стульях сидя, потом плюнул и ушел! С водкой – оно попроще. Но и результат… другой. Так что, я так думаю, что все-таки опять я приду в церковь. И буду ходить, пока там не останусь!»

Я слушал Валеру и чувствовал, что последние слова он говорит мне. И с удовольствием ему подмигнул: «Царствие Божие усилием берется. Так в Библии сказано. А один хороший человек для бодрости духа  написал: «Чем холоднее зима – тем слаще апельсины».

Борис Егоров родился в семье советских дипломатов в 1952 году. Учился на факультете журналистики МГУ. Работал журналистом, кочегаром, бурильщиком, матросом, рабом.

С 2012 года живет в Германии без документов, не является гражданином никакой страны. В 2014 году стал победителем конкурса рождественских рассказов портала Lenta.ru

Автор книги «Исповедь раздолбая».