The Insider поговорил с бывшим главврачом 62 клиники Анатолием Махсоном и выяснил, как получилось, что столичный департамент покупает лекарства для больных раком в пять раз дороже, чем 62 больница.

— Какие именно вам удалось найти нарушения в работе департамента здравоохранения?
— Изначально централизованные закупки организованы для того, чтобы экономить бюджетные средства. Когда централизованная закупка правильно построена, лекарства стоят дешевле на 15 или даже 20%. А вот когда по самостоятельной закупке ты покупаешь в 2, 4, 5 раз дешевле – это ненормально.
В справке, которую мы готовили для контрольного управления администрации президента есть информация по срокам годности. Нас обвинили, что мы покупали просроченные лекарства, но это неправда. В документе видно, что мы покупаем медикаменты со сроком на конец 18 года, департамент закупал со сроком на 19 год. При этом лекарства планировалось использовать в 2016 году – а разница в цене практически в пять раз.
Я не следственный орган и не знаю, злоупотребление это или нет, но то, что это неэффективное использование бюджетных средств вследствие плохой организации торгово-закупочной деятельности департаментом здравоохранения – это точно, а, как следствие, нехватка лекарств для больных.

— Нехватку удалось ощутить, есть показатели того, что стало меньше лекарств в аптеках?
— Да, у нас есть поликлиника 62 больницы, к ней приписаны 2 округа — около 48.000 человек – это те, кто переболел, кто болеет, там только за 10 месяцев этого года 3000 не обеспеченных рецептов. Зависимость очень простая, раз лекарство стоит дороже, значит, его закупают меньше.

— Получается, что больные недополучают лекарства, и, как следствие, не получают лечение?
— Да, хотя нам закупили препаратов на 170 млн. по централизации, мы вынуждены были почти на 100 млн. купить еще. С тех пор, как мы перешли на ОМС, с деньгами стало хуже, а сейчас мы подошли к краю. Ведь у нас больные никогда не покупали ни лекарства, ни расходники, а сейчас такое ощущение, что мы как раз именно к этому и двигаемся.
Во многих московских больницах по рассказам однокашников моих хирургов, ситуация еще хуже: «Этого нет, этого нет, приходится говорить, чтобы больные покупали», а это всегда очень неприятно, и всегда доктор попадает под удар.

— Получается, сейчас на плечи пациентов ложится закупка?
— У нас пока нет, а в других больницах Москвы есть такое. Пока мы не были на системе ОМС, вообще проблем не было. Самое главное, что фактически до 2015 года все деньги выделялись департаментом, у нас были самостоятельные закупки и не было никаких проблем. В 2015-2016 гг под видом экономии бюджетных средств нам осуществляли централизованные поставки, на 590 млн. рублей. Если бы эти деньги отдали больнице, как положено, потому что она автономное учреждение, и для него по закону не должно быть централизованных закупок, у нас бы вообще никаких проблем не было.

— То есть сейчас больницу переводят из автономной в подчинение департамента?
— Именно, я еще три месяца назад обо всем этом рассказал Печатникову Леониду Михайловичу, показал ему цифры по закупкам, и объяснял ему, что так дальше работать практически невозможно. Но вместо того, чтобы разобраться и вернуть деньги на закупки больницам, как положено, издали решение правительства Москвы о переводе 62 больницы из автономного учреждения в бюджетное. Причем последняя аргументация была в том, что все больницы переходят на ОМС, и поэтому нас переводят в бюджет. Но мы на ОМС уже и так два года работаем, это не имеет никакого отношения к виду учреждения, потому что и автономное — государственное, и бюджетное — государственное.

В ситуации, когда возникают сложности в какой-то хозяйственной деятельности, не хватает финансов, и было придумано автономное учреждение — за счет большей свободы финансово-хозяйственной деятельности оно могло обеспечить работу.

Автономное учреждение не может отказаться от госзадания, также, как и бюджетное, и в этом они ничем не отличаются. Главный врач назначается собственником, и невозможно ни обанкротить, ни продать автономное учреждение, потому что по закону оно не отвечает по своим обязательствам ни недвижимым имуществом, ни особо ценным движимым — оно принадлежит собственнику, городу. Но все эти аргументы они ничего не значат, причина реорганизации одна: мы будем вести торгово-закупочную деятельность, как все остальные, и тогда нельзя будет проследить, как кто-то покупает дешевле. То есть просто никто вообще не сможет купить дешевле.

Можно сказать, что мы — единственная больница, которая была всем обеспечена, никто ничего не покупал, и тот же Печатников признает, что мы лучшие не только в Москве, но и в России.

— Лекарств как не хватало, так и не хватает. В начале года, наверное, будет еще хуже, потому что сейчас не было аукционов. Денег на закупку химеопрепаратов выделили больше и значительно но, я думаю, что это принципиально проблемы не решит, потому что, если покупать по таким ценам, и покупать не всегда то, что нужно больнице, ничего хорошего не может быть.

— Есть пациент. Сколько в среднем тратит государство на лечение рака и сколько он вынужден оплачивать сам? Как устроена эта система?
— Считается, что все должно оплачивать государство. И когда мы были на бюджете, у нас так и происходило: больные имели все, и денег, которые выделял бюджет, хватало на лечение.

В среднем у нас выходило порядка 120 тысяч рублей на лечение одного больного, тогда это было около 4000 долларов. По западным меркам, это ничто для лечения онкологического пациента. Когда клинику перевели на бюджет, получалась другая ситуация: больные все разные, предположим, опухоль кожи обходилась нам в 10-15, в 20 тысяч, а были больные, на которых мы могли потратить 1,5-2 млн. рублей.

Нам было все равно, на кого сколько тратить, потому что нам было нужно, чтобы больной поправился и ушел домой. У нас была девочка, ей и 17 лет не было, она 45 дней пробыла в реанимации на искусственной вентиляции.

Сколько мы на нее потратили, я даже не могу себе представить, думаю, миллионы, зато она ушла домой, потом поступила в институт, и потом приезжала совсем другая.

А сейчас это просто нереально, потому что разница между самым дешевым тарифом и самым дорогим в ОМС будет в 6 раз. Лечение опухоли кожи, меланомы будет стоить 35-40 тысяч, рак пищевода 178, но только на расходные материалы уйдет 100 с лишним тысяч, плюс потом реанимация, дорогостоящее медикаментозное лечение, и, не дай бог, какое-нибудь осложнение.

А мы, вылечив даже на тысячу больных больше, с 2015 года, после перехода на ОМС, заработали на 40% меньше. Раньше это был 1,8 млрд., а мы заработали меньше миллиарда. Естественно, если у нас зарплатный фонд раньше составлял 45% от объема финансирования, сейчас же он может доходить до 60, 70, 80%. А тогда на какие деньги больных лечить?

По телевизору же говорят: «вас должны лечить бесплатно». Но, во-первых, по сравнению с бюджетом многие услуги просто не оплачиваются ОМС, и мы их поддерживали только за счет внебюджетных денег. Мы выжили, потому что зарабатывали сами — у клиники внебюджетные деньги порядка 400 млн. в год. Например, молекулярные биологические анализы не оплачиваются ОМС, а без них вообще невозможно назначать современные лекарственные препараты.

Многое из того, что мы делали за счет бюджета, сейчас делается только за деньги. Например, внутривенный порт для химиотерапии сейчас стоит 200 евро минимум, он не оплачивается. Если больной хочет, он должен его оплатить, мы ему его поставим, а не хочет, значит, не поставим, потому что у нас денег на покупку портов нет.

Все говорят: «Как здорово, ОМС». Оно здорово, когда ты лечишь что-нибудь простенькое. Вот лечить опухоли кожи замечательно: удалил, 3-4 дня больная полежала, никаких лекарств и ничего не надо, повязку поменял, выписал, получил свои 35 тысяч и счастлив. А если лечить серьезную патологию, то ничего хорошего это не сулит. Большие расходы и убыток, вот и все.
— Какой у Вас план действий? Заявление написано, будете ждать ответа?

Обычно механизм действий чиновников, против которых мы выступаем, выглядит так: поговорили, замяли, написали ответы, которые далеки от истины, и вроде бы все затихло, и все успокоилось.

Например, в Петербурге ситуация совсем другая. Там деньги на закупки отдаются профессионалам. Закупки на лекарства организует питерский онкологический диспансер. Они в соответствии со своими потребностями формируют лоты. А у нас зачастую покупаются вообще лекарства не те, которые нужны больным, а те, которые нужны определенным фирмам.

— То есть это фармакологическое лобби.
— Да. И поэтому, когда список формирует врач специалист – это одно. Это Петербург и отличает: у них денег значительно меньше, а жалоб тоже меньше, потому что там совсем по-другому работает. У нас тоже жалоб практически не было до 2016 года или до 2015, а теперь вал. Раньше мы были на первом месте по данным общественной организации "Против рака”. Они посчитали, что в Москве сейчас в сотни раз возросло число жалоб. Их практически не было, а сейчас стало много.

— Жалобы на что?
— На необеспеченность. У нас 3000 необеспеченных рецептов, не все жалуются, но там несколько сотен писем. Раньше их вообще не было, и проводилась проверка прокуратуры, Росздравнадзора, я не знаю, что они решили, но пациент приходит, ему не обеспечивают рецепт, кто-то пишет жалобу, а кто-то ждет молча. Это все только из-за того, что чиновники или не на своем месте, или не хотят работать.

— Хотелось бы понять, намеренное ли это поведение, мошенническая схема, или некомпетентность?
— Я знаю, что нерационально ведутся закупки. И мне все равно, почему. Колоссальные деньги расходуются на онкологию, это больше 6 млрд. только в Москве. Это почти треть средств, которые тратятся на всю Россию, их около 26 млрд. на 2017 год. Огромная сумма, и за нее можно вполне обеспечить всех больных, если это будут решать профессионалы. 

На западе, например, когда идет централизованная закупка, то совершенно официально проводят переговоры с производителями, и если ты покупаешь очень много, то они договариваются насчет специальных скидок. В 2016 году состоялся аукцион, 60 тысяч упаковок МНН Анастрозол на 480 млн. Стоимость упаковки 8000. Как вы думаете, за сколько состоялся этот аукцион? 18 млн. – 27-кратное снижение. Исходная цена 8000, а продали по 300, и причем это не в убыток дженерику. А на основании этого говорят, какая эффективная в Москве система закупок, организованная Департаментом здравоохранения.

За это вообще-то за границей судебное расследование начинается.

Представляете, какое снижение. За это вообще-то за границей судебное расследование начинается. Когда снижение больше, чем на 50% — это уже проблема, начинают разбираться, почему это произошло. А у нас в 27 раз. И сделано это наверняка преднамеренно, потому что поставили по МНН стоимость оригинального препарата Аримидекса. Когда я был главным онкологом, даже его не покупали никогда по 8000 – 4000 рублей. Зачем объявлять стоимость, которая вообще не имеет никакого отношения к жизни?
Поскольку образовался такой общественный резонанс, они вынуждены будут ответить. Я же сознательно даю публиковать наше заявление, чтобы знали и чтобы, по крайней мере, не замяли все это. Потому что это все жизни больных.

Они торгуют, а мы отвечаем за жизни больных, а потом больным объясняем, почему нет лекарств.
Они не отвечают никому или отвечают всякую ахинею. Печатников написал, что нам продавали благотворительные препараты. Это же ложь чистой воды. Мы получаем благотворительные препараты. Это отдельный договор, бывает такое, к сожалению, не часто, и тогда по отдельной накладной мы это все приходуем, но у него нет стоимости, потому что мы его не покупали.