В посткапиталистическом обществе будут отчуждаться духовные факторы
Автор – Андрей Фурсов
Если говорить о Капиталистической Системе, то есть такое размывание, истончение граней, которое связано уже не просто с упадком этой системы, с кризисом капитализма, а с конкретной особенностью, которую нашей эпохе придают НТР и внедрение компьютеров. Речь идёт об исчезновении грани между реальным и воображаемым миром.
Известный французский социолог Э. Морэн однажды выразил несогласие с теми, кто упрекает Маркса в недооценке силы идей. Силу идей, считает Морэн, Маркс оценивал высоко; чтó он недооценивал, так это силу воображаемой реальности, воображаемых миров. Думаю, в целом Э. Морэн прав. Например, коммунизм, как идея, – это одно, как воображаемая реальность – это другое. Ныне воображаемая реальность становится практически – виртуально, virtually – чем-то настоящим, подлинным. Виртуальной реальностью, киберпространством человека, подключённого к компьютеру.
Виртуальная реальность киберпространства – не просто реальность, в известном смысле – сверхреальность, сюрреальный мир. В этом смысле компьютеры и видеошлемы завершают то, что начали, но о чём и помыслить не могли сюрреалисты в «длинные 20-е». Сюрреалисты – такая же предтеча НТР, как и большевики с их ВТР – властно-технической революцией. Кстати, большевики ведь тоже создали сюрреальный мир.
Силу воображаемой реальности демонстрируют и литературные миры – Толкина и Джойса, «1001 ночи» и Бальзака, Дюма и Голсуорси, Жюля Верна и Кафки. Однако есть огромная разница между воображаемой реальностью и виртореальностью. Между воображаемой реальностью и реальностью физической есть грань, в наличии которой человек отдаёт себе отчёт.
«Находясь» в воображаемой реальности, человек пассивен, активны лишь его интеллект, воображение, но не тело. В случае с виртореальностью, в которой человек находится уже без кавычек, происходит инверсия: активно тело, тогда как интеллект в большей степени пассивен. Индивид растворяется в киберпространстве, оно – реальный субъект, а он, если и субъект, то в лучшем случае – виртуальный. Виртуальны интеллект, эмоции; реально тело.
Киберпространство выступает средством (и одновременно социально-внесоциальным пространством) отчуждения человека – античное рабство наоборот, главное не тело, не вещественные факторы, а социальные и духовные, человек в целом. Может быть, в этом и заключён эксплуататорский смысл и потенциал НТР, создающий орудия некапиталистических (посткапиталистических) форм эксплуатации и угнетения и одновременно, что не менее, а быть может, и более важно, небывалые, невиданные до сих пор средства их социальной культурной маскировки?
Подобные средства в принципе могут создать невидимую, анонимную власть, за одно упоминание о существовании которой грозит смертная казнь – ситуация, описания С. Лемом в «Эдеме». А что нам «Эдем»? С 1572 г. на Руси употребление слова «опричнина» велено было бить кнутом. Не было никакой опричнины. Забудьте. Короче, слово и дело. Слово скрывает дело. В случае с виртореальностью – не слово даже, а образ. И не с помощью кнута, а эффективнее – посредством киберпространства.
Киберпространство, виртореальность выполняют в совокупности, в их неразрывности целый комплекс функций. Это развлечение, с ним не нужны никакие гладиаторские бои – можешь стать гладиатором, а то и просто убийцей, а также чемпионом мира по шахматам, динозавром, бедуином – кем угодно; на то и виртореальность! С ней не нужна пропаганда – всё в одном: видеошлем, подключённый к компьютеру. И реклама не требуется – киберпространство может представить её в сгущённом, супердоходчивом виде.
В этом смысле киберпространство – триумф техники и технологии потребления. Потребление и досуг сливаются, у человека отчуждается не рабочее время, а свободное, да и сама грань между ними стирается – как при коммунизме. Вот как сбываются мечты Маркса, на могиле которого следовало бы водрузить видеошлем.
Виртореальность может стать самым любимым объектом потребления, любая свобода выбора которого (и в котором) оборачивается зависимостью, причём внутренней. Когда-то Маркс писал, что единственное пространство человека – время, а единственное настоящее богатство человека – свободное время, досуг, в котором он и реализует себя в качестве человека.
Отчуждение свободного времени, таким образом, похищает у человека самого человека, его главное богатство, его время и пространство одновременно. И в то же время резко усиливает социальный контроль: объект социального контроля превращается в точку потребления – специфического, к которому потребитель привязан тонко, но прочно, как «Раб» Микеланджело. У последнего руки связаны тонкой верёвкой, почти ниткой. Но она – сверхпрочна, это обеспечивается внутренними рабством и обезволенностью. В такой ситуации цепи не нужны.
С виртореальностью происходит пуантилизация социального контроля: каждому – по персональному «колпаку». Виртореальность – это единство социального контроля и социальной терапии. Она может создать ощущение полного счастья (что, несомненно, породит киберкульт). Виртуализация реальности – это дереализация мира, т.е. тот же самый эффект, который обеспечивают наркотики. Неслучайно П. Вирилио пишет об электронной наркомании и «наркокапитализме электроники».
Становясь не только средством потребления, но и вожделенной целью, виртореальность объективно вытесняет другие цели и таким образом становится средством отчуждения у человека его фундаментальной функции – целеполагания. Уже коммунизм продемонстрировал систему отчуждения целеполагания, но на неадекватной выполнению этой задачи производственной основе.
Виртореальность решает указанную задачу на производственной основе, апеллируя не к страху, а к удовольствию, не к светлому будущему, а к светлому настоящему. А потому она значительно более эффективна, чем, например, коммунизм (а может, даже и АСП) в отчуждении целеполагания. Остаётся надеяться лишь на силу сопротивления западного общества, на его полисубъектность, на традиции и ценности эпохи Великой капиталистической революции, Средневековья и раннего христианства, способные противостоять посягательствам на человека.
Хотя, разумеется, не следует ни преувеличивать чрезмерно силу этих традиций и ценностей, ни забывать о тех тенденциях развития самого буржуазного общества вообще и позднекапиталистического общества в частности, которые работают против этих традиций и против человека, будь то Homo sapiens или Homo sapiens occidentalis.
Конечно, не надо сгущать краски. Но и без этого ясно, что киберпространство может стать мощнейшим социальным оружием сильных против слабых в позднекапиталистическую и посткапиталистическую эпохи. Оно способно скрыть, замаскировать любой кризис, любую новую систему господства, новую систему контроля. Оно и само-то есть не что иное, как средство социального контроля, которое контролируемый с радостью принимает.
Виртуальная реальность – это великолепный туннель под реальным миром для перехода господствующих групп капитализма в посткапиталистический мир – в виде его новых невиртуальных, a реальных господ. Господ нового мира, в котором контроль навязывается не извне, как об этом писали Дж. Оруэлл и Е. Замятин и как это было отчасти в коммунистическом порядке, интериоризирован в качестве «электронного наркотика» и как 6ы вырастает изнутри.
Сам же переход в посткапиталистический мир виртуально может быть представлен как достижение конечного пункта развития, «конца истории» (разумеется, либерального), обретения «новой Аркадии»; живущие люди – как «поколение, достигшее цели», а тревожный звон Колоколов Истории – как нежно успокаивающие звуки клавесина. Сиди и слушай.
Да и сам переход к новому, всё менее единому, менее универсальному и ещё более неэгалитарному миру может быть виртуально («уж не сумлевайтесь») представлен как движение к единому глобальному и разумно устроенному миру, где выравниваются различия между странами и классами, где царит стремление к справедливости.
Нарастание партикуляризма можно представить опять же под углом зрения справедливости – мультикультурализм, борьба с культурным империализмом. Это – сознательная и полусознательная мистификация реальности, в которой заинтересованы многие группы, стремящиеся закамуфлировать перестройку Капиталистической Системы в иную систему, мир-экономики – в мир-коммуникацию.
О том, что в нынешнем мире, особенно в тех его частях, которые, не будучи энтээровскими, страдают от язв энтээрства, объективно присутствует и даже усиливается тенденция к выпадению из мировых процессов, к замыканию, к деглобализации, на примере Африки интересно рассказывает Ж.-К.Рюфэн. В одной из своих книг он приводит две карты Африки – 1932 и 1991 гг.
На первой карте чёрным цветом были изображены хорошо изученные районы, серым – не очень хорошо изученные, белым – неизученные. На карте 1991 г. чёрным помечены районы, контролируемые государством, центральной властью, серым – зоны небезопасности, а белым – «новые терра инкогнита», т.е. зоны, куда лучше не соваться, где в течение многих лет идут партизанские или межплеменные войны, где ситуацию контролируют вооружённые кланы и т.д.; зоны, которые объективно выпали из мира, отложились от него.
Так вот, чёрной краски в 1991 г. стало больше, но существенно больше стало и белой краски; белые пятна-32 слились в белые массивы-91. Да и разница есть: «ещё не изученные» в первом случае и «уже не изученные» во втором. Произошла дежюльвернизация Африки – и не только Африки.
Не надо сгущать краски, но имеет смысл трезво оценить ситуацию и поставить вопрос: не присутствуем ли мы при очередном, третьем, «закрытии мира» (точнее миров), аналогичному тем, что произошли в IV и XIV вв. н. э. – с упадком в одном случае Римской и Ханьской, в другом – Великой Монгольской империй?
Отрицательный ответ на этот вопрос вовсе не очевиден. Глобализация, как уже говорилось, может оказаться виртуальной или, как минимум, не единственной тенденцией развития, очевидна и диаметрально противоположная. Информационное (мир-коммуникация) единство мира может оказаться фиктивным или, по крайней мере, селективным, частичным, имеющим и оборотную сторону – разъединение. У последнего могут быть самые разные причины: политические, экологические, финансовые (как богатство, так и особенно бедность), эпидемические (пандемические).
Деструктивные, разъединительные возможности человека увеличиваются вместе с конструктивными, объединительными, равны им – как минимум. Мир-коммуникация – это не столько единая мировая система, сколько сеть неравномерно и нежёстко связанных анклавов, точек Севера в земном (и, как знать, околоземном) пространстве.
Термин «мир-коммуникация» и связанный с ним подход к нынешней реальности позволяет, по мнению А. Матляра, «понять логики мондиализации, не мистифицируя их. В противоположность преподносимой нам глобалистской и эгалитаристской картине планеты эти логики напоминают: мондиализация экономик и систем коммуникации неразрывно связана с созданием новых форм неравенства между различными странами или регионами и между различными социальными группами. Иными словами, это источник новых исключений (из процесса обладания общественными благами. – А.Ф.).
Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на принципы, которые лежат в основе создания особых рынков или региональных зон свободной торговли, этих опосредующих региональных пространств между мировым пространством и пространством национального государства. Глобализация сопрягается с фрагментацией и сегментацией. В этом – два лика одной и той же реальности, находящейся в процессе распада и нового соединения.
80-е годы были временем стремления к объединяющей и унифицирующей глобальной культуре, носителями которого выступали крупные транснациональные компании, изгонявшие «культурные универсумы», чтобы обеспечить распространение своих товаров, услуг и сетей на мировом рынке, но они же (80-е) стали также временем реванша уникальных, единственных в своём роде культур». Культур, противостоящих универсальной культуре и её ценностям и соответствующим неким культурно-(этно-)пространственным локусам, зонам или даже точкам.
Мировое («глобальное») качество «мир-коммуникации» имеет не столько реальный, сколько виртуальный характер. Точечный, пуантилистский мир, строго говоря, в единой мировой системе и не нуждается. Любая точка этого мира может быть виртуально представлена как «мировая система» – достаточно провалиться в «чёрную дыру» киберпространства.
Вселенная или точка – иррелевантно. Релевантно то, что целые группы могут творить свой мир на основе этой иррелевантности, эксплуатируя её и с её помощью эксплуатируя (но уже в другом смысле) других, подключая сюда фрейдизм, генную инженерию и многое другое, о чём мы и не догадываемся.
А какие возможности новым господам предоставляет вытеснение социальных конфликтов в киберпространство? Существа из альбома «Человек после человека» Д. Диксона и ситуации типа Фредди Крюгера, преследующего и убивающего свои жертвы в их снах, могут оказаться цветочками, что, однако, не должно ни пугать (пугаться – поздно и бессмысленно), ни лишать воли к сопротивлению.
Другой вопрос: сколько времени понадобится людям, чтобы выработать средства сопротивления, адекватные посткапиталистическим формам угнетения и эксплуатации. Над этим нужно думать уже сейчас.
LVIII
В прежние эпохи сначала возникала система эксплуатации и её господа, затем формировались угнетённо-эксплуатируемые группы, затем, с ещё большим опозданием – адекватные новой системе формы борьбы, сопротивления ей.
Нынешняя эпоха, по-видимому, иная. Её информационный характер позволяет (теоретически, по крайней мере) новым формам сопротивления и борьбы возникать, по сути, одновременно с новыми формами отчуждения. Дело – за «малым»: превратить теоретическую возможность в практическую; социальную борьбу позднекапиталистической эпохи за «козыри истории» посткапиталистического мира – в сопротивление формирующимся господам этого мира; так сказать, сработать на упреждение.
Ясно, что такую задачу легче провозгласить, чем осуществить. Во-первых, воля к борьбе и ясность мысли – это не самые распространённые из качеств. Во-вторых, социальные конфликты позднекапиталистической эпохи заслоняют, затеняют или просто делают невидимыми конфликтные точки, контуры и объекты борьбы будущей эпохи; конфликты последней как бы свёрнуты и спрятаны в конфликты сегодняшнего дня и трудно отделить одни от других. В-третьих, что ещё более осложняет ситуацию, потенциальные господа посткапиталистического (и посткоммунистического) мира ныне реально борются с экономическими, социально-политическими и идейными формами Капиталистической Системы, выступая против неё и характерных для неё эксплуатации, угнетения, отчуждения.
В такой ситуации сопротивление должно стать особым искусством. Более того, оно должно стать наукой, точнее, опираться на особую науку сопротивления (любым формам господства), которую ещё предстоит разработать – как и соответствующую ей идейно-нравственную основу.
Именно в азарте борьбы переходных эпох, направленной против старых господствующих и эксплуататорских групп, выковываются новые формы господства и его персонификаторы. Поднявшееся на борьбу общество, трудящиеся сами выдвигают и выковывают их – закон самообмана. Эпоха революций – это эпоха создания новых господ, превращения тибулов и просперо в новых толстяков. Или, по крайней мере, подготовка плацдарма для такого превращения, сервировка нового социального стола.
В борьбе революционных эпох все помнят о плохом старом и мечтают о хорошем новом, забывая, что хороших социальных порядков – ни новых, ни старых – не бывает; бывают – выносимые и невыносимые; борются со старым и не думают о борьбе с новым в новой эпохе – зачем, это будет прекрасный новый мир. Именно в момент борьбы с господами старого мира, отрекаясь от них и от этого мира, люди сажают себе на шею новых эксплуататоров – как Синдбад-мореход, наивно подставивший шею старику-«шейху моря», которого потом долго носил на себе.
Главная задача, стоящая перед человеком в революционные, «переходные», вывихнутые эпохи, – не дать обмануть себя и, что ещё важнее, не обманывать себя, избежать соблазна самообмана, питаемого и усиливаемого нежеланием нести ответственность, делать самостоятельный выбор и участвовать в длительной психологически изнуряющей борьбе.
Говорят, генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Аналогичным образом дело обстоит в революциях: люди воюют с прошлым, они готовы к прошлому врагу, но не готовы, не видят нового субъекта с хлыстом, или в котелке, или во френче, или в свитере.
Другой вопрос, что задача определения Грядущего Господина трудна сама по себе, и что, даже вычислив его, нелегко превратить теоретическое знание в практику в ходе социальной борьбы – ведь в таком случае оказываешься между двух огней. Но, с другой стороны, и «огни» можно направить друг на друга, как это делал капитал в течение последних 200-250 лет. Это та ситуация, где практика действительно оказывается критерием истины.
Опыт прошлого показывает, что в любой социальной схватке необходимо трезво смотреть не только назад, но и вперёд, с упреждением вырабатывая интеллектуальные и властные «антитела», способные исходно ограничить новых хозяев. Искусство сопротивления не только прошлому, но и будущему – вот что должно шлифоваться и отрабатываться. И, соответственно, знание, необходимое для этих целей.
Это знание должно вырабатываться и совершенствоваться спокойно, но неуклонно – как йоги и мастера кун-фу оттачивали своё умение в монастырях в ходе длительной истории своих цивилизаций. Посткапитализм, похоже, окажется длительным, «асимптоматическим» периодом, так что время будет. И начинать нужно с нового типа понимания и знания. Знание – не просто сила, а власть.
В эпоху, когда информационные факторы производства – знание, наука, идеи, образы – становятся решающими и отчуждаются у человека (а вместе с ними и он в целом – иначе быть не может), когда они становятся полем реальной социальной борьбы, последняя (равно как господство и сопротивление) не может не иметь научно-информационной основы; более того, эта основа становится объективно самой важной сферой знания, которую новые господствующие группы, должны будут секретить, табуировать, виртуализировать. А для этого – скрывать реальность, мистифицировать, виртуализировать её.
Здесь сопротивление – это сражение за реальное представление о реальности. Но это – максимально общая («методологическая») характеристика.
Точечный, пуантилистский характер грядущей эпохи подсказывает: массовой, зональной, годной для всех и в этом смысле универсальной «науки сопротивления» быть не может. В каждой точке она может быть различной. Универсальность её будет носить иной характер: не наука сопротивления кому (феодалу, капиталисту, номенклатурщику), а, прежде всего, кого.
Если главной антиэксплуататорской задачей человека станет остаться человеком вообще, то объект сопротивления имеет куда меньше значения, чем субъект. Новая «наука сопротивления» должна и может быть только субъектной, всё остальное – методы, приёмы, средства – относительно. В этом смысле, мы как бы возвращаемся к истокам христианства, уже на рациональной основе: «Иисус, дай нам руку, помоги в немой борьбе».
Разумеется, наука сопротивления не гарантирована от превращения в науку нового господства, эдакую «социальную прокрустику», как это произошло, например, с марксизмом на рубеже XIX-XX вв. Но марксизм – такова была эпоха – представлял собой объектную, объектоцентричную «науку сопротивления», отсюда и метаморфозы.
Субъектный характер новой «науки сопротивления», нового «сопротивляющегося знания» в значительной степени является иммунитетом против перерождения. Впрочем, всё это определяется и логикой самой социальной борьбы. Поэтому в нынешних конфликтах необходимо обладать двойным, стереоскопическим и инфракрасным (помимо нормального) зрением, двойным видением – дневным и ночным (и его приборами).
Необходимо внимательно приглядываться ко всем агентам текущего мира и его конфликтам, прикидывая на будущее. Сегодняшний друг или нейтрал может оказаться завтрашним врагом – и наоборот. Сегодняшний вроде бы безобидный пёс завтра может превратиться в Шарикова. Так, может, лучше сразу его пристрелить или, по крайней мере, не прикармливать? А то выйдет как с «ленинской гвардией»:
И свято веря в правду Класса,
Они, не зная правд других,
Давали сами нюхать мясо
Тем псам, что позже рвали их.
(Н. Коржавин)
Псам-людям, собакоголовым Шариковым, что разорвали Швондеров и попутно, к сожалению, многих других.
Разумеется, двойное, перекрёстное видение, разработка действий на его основе (не говоря уже о реализации) – задача исключительно сложная, требующая создания принципиально новой формы организации знания, методы которого позволят рассекать нынешнюю реальность и вскрывать в ней семена, эмбрионы и формы будущего в их взаимодействии, то, что день грядущий нам готовит. Иначе – беда.
В любом случае важно понять: в современные социальные конфликты, ввиду специфики эпохи, вплетены, уже присутствуют чаще всего в скрытом, искажённом, нечистом виде формы противоборства грядущего «странного мира». Они проявляются по-разному и в разных сферах: в росте преступности и этнических чистках, в росте значения иррационального знания и отступлении универсализма, в новых научных концепциях и формах досуга, наконец, в приходе той виртуальной реальности, о которой шла речь. Между прочим, возможность виртуальности была предсказана несколько десятилетий назад.
Ст. Лем в «Сумме технологий» размышлял о неких фантоматических машинах, о фантоматике, позволяющей человеку «как бы» чувствовать себя акулой или крокодилом, посетителем публичного дома или героем на поле битвы. Он говорил о передаче ощущений, цереброматике и прочих штуках, которые в конце 60-х годов казались фантастикой.
30 лет спустя сказка стала былью. Хотите почувствовать, как вы распиливаете бензопилой соседа? Получите видеошлем. Секс через компьютер? И об этом уже пишут – читайте журнал «Пентхаус». Вот вам и передача ощущений.
С киберпространством не нужна собственность в прежнем смысле слова. Здесь другие средства контроля: киберпространство отчуждает у человека информацию, духовные факторы производства. Киберпространство – это сладкий концлагерь, значительно более эффективный, чем лагеря коммунистов и нацистов. Вот когда производственно сбывается афоризм Ежи Леца «В смутные времена не уходи в себя – там тебя легче всего найти».
Человек эпохи НТР – Homo informaticus – в массе своей, социологически, т.е. по логике возникающего социума, должен быть Homo disinformaticus. Это только на прямолинейно-просвещенческий взгляд кажется, что в эпоху господства информационных технологий, духовных факторов производства все должны быть умниками и творцами. Совсем наоборот!
Если духовные факторы производства, информация являются решающими, то это значит, что господствующие группы будут отчуждать именно их, именно на них будут устанавливать свою монополию, лишая этих факторов основную массу населения.
У пролетария не было капитала, у арендатора – земли, у раба – собственного тела. У Homo (dis)informaticus не должно быть реальной картины мира, рационального взгляда на мир; этот homo не должен быть духовным. В логическом завершении – он не должен быть Homo. И не должен знать, мыслить. Знать, мыслить – значит быть.
Cogito ergo sum. Homo disinformaticus – жилец (или скорее нежилец, нежить) антидекартовского мира. Современность прошла под знаком Декарта. Постсовременность, похоже, будет диаметрально противоположной. Или, по крайней мере, может быть, если не противостоять этой тенденции (но для этого человек сам должен стать Точкой-Вселенной, Homo universalis).
Ныне астрологи, экстрасенсы и иже с ними не просто очередной раз явились в Смутное время мира, но и (на этот раз) активно работают на будущее антидекартовского мира и его господ, мостят им путь к власти, создают удобный объект новой «властесобственности». Удел этого объекта – фантомат, дезинформированность или неинформированность, вера в НЛО и «психотэрапэутов», в экстрасенсов и в сглаз, в астрологов и «жизнь после смерти».
Неважно во что. Важно, чтобы он привык верить в иррациональное, чтобы не знал и не понимал, что происходит в мире – для этого не надо перекрывать информацию; наоборот, утопить его в ней, и он сам заорёт нечто вроде: «Не хочу политики, чернухи, эпидемий, катастроф; хочу покоя и развлечений». Вот тут-то ему на блюдечке – виртуальная реальность, в которой живут счастливые Homo virtualis. По ту сторону счастья и несчастья, свободы и достоинства.
Как несколько десятилетий назад набросились на Б. Скиннера за его книгу «За пределами свободы и достоинства» («Beyond Freedom and Dignity»). А ведь он всего лишь предвосхитил некоторые реальные тенденции (другой вопрос – его пораженческое отношение к ним).
Нынешнее всё усиливающееся мировое пристрастие к оккультному и иррациональному имеет два источника. Один – характерное для всех закатных эпох, фаз упадка, чувство страха и неуверенности. Второй – объективная заинтересованность господствующих групп идущего на гребне НТР «виртуального капитализма» (а за ним – посткапитализма) в дерационализации и деинтеллектуализации широких масс и сознания в целом.
Можно сказать, что нынешний бум интереса к магии и т.д. и т.п. есть, помимо прочего, процесс экспроприации у людей духовных факторов производства, политика нового «огораживания» – огораживания информационных полей определёнными рамками, первоначальное накопление средств интеллектуального производства.
В своё время, играя словами, Р. Дебре писал: «L’ère de l’intelligentsia sera celle de la plus grande inintelligence» («Эра интеллигенции будет эрой самой большой неинтеллектуальности»). Я бы только дополнил и поправил: эры интеллигенции не будет, эра интеллекта не будет эрой интеллигенции, энтээровская эпоха не требует интеллигенции, она требует господ и контролёров интеллектуального и эмоционального труда.
С другой же стороны она требует массы Homo virtualis, homo, который является человеком лишь виртуально. А заглянешь в душу – крокодил, совокупляющийся с крокодилихой (мазохистам можно предложить богомола, паука или ещё кого-нибудь из членистоногих). Или лев, рвущий на части только что задранную антилопу гну. Короче, есть где разгуляться нашему рептильному мозгу! И действительно, у Homo virtualis мозг должен быть сведён в основном к Р-комплексу (подсоединённому к дереализованному миру) и функционировать как бикамеральный.
Психолог Дж. Джеймс заметил, что такое явление, как целостность личности (как целостная личность), возникло в истории человеческого рода на удивление недавно, в Европе – не ранее трёх-двух с половиной тысяч лет назад. Связано это было с появлением и развитием письменности, точнее – с буквенным письмом и соответствующим ему общим усложнением культуры (здесь и далее автор очень сильно ошибается, т.к. письменность у славян была на Земле всегда. Наши предки привезли её на Землю в процессе колонизации планеты. – Ред. РуАНа).
До этого полушария мозга – левое и правое – в определении социального поведения действовали относительно независимо друг от друга: речь могла генерироваться правым полушарием, а восприниматься левым. Это и есть бикамеральность мозга и, по сути, раздвоенность, расщеплённость личности (как индивидуальности).
Сигналы, передающиеся из правого полушария, выступали средством социальной регуляции поведения коллективистского типа («культура стыда») и действий, в которых не предполагалось самоанализа. Например, герои «Илиады» не размышляли и не анализировали, за них это делали боги.
Исторически конец бикамеральному мышлению и связанному с ним поведению, считает Джеймс, пришёл примерно в VII в. до н.э., что нашло отражение в изменениях значения слов «псюхэ» и «сома». Если первоначально их значением было «жизнь», «живое состояние» и «труп», «неживое состояние», то с Пифагора значение этих слов изменилось: «душа» и «тело». Это было отражением изменения в поведении, обусловленным возникновением самосознания и потенциала «культуры совести».
Знаковая, письменная культура; которая с XV в. в Европе превратилась в «галактику Гуттенберга», создаёт цельность личности и фиксирует оппозицию «душа-тело». Компьютерные виртореальность и киберпространство заставляют человека покинуть «галактику Гуттенберга», поскольку оперируют не знаками, а образами и именно к ним адаптируют человека. Последний в таком случае оказывается отброшен не только в догуттенберговскую эпоху, в XIV в., но проваливается в Колодце Времени значительно глубже – в эпоху до VII в. до н.э., не в допечатную, а вообще в дописьменную эпоху.
Виртореальность, таким образом, воспроизводит ситуацию трёхтысячелетней давности, стирает различие между телом и душой (результат – живой труп), на место «культуры совести» опять водружает «культуру стыда» и разрушает цельность личности. Псевдоцельность виртореальной личности обретается только электроннонаркотически – в киберпространстве, придатком к которому становится человек (человек ли?). Однако три тысячелетия человеческой истории, крышку над которыми открывает виртуальная реальность, – это ещё далеко не самое дно, сулимое этой реальностью. Самое дно – за пределами человеческой истории, человеческой социальности вообще, ближе к рептилиям, динозаврам.
Р-комплекс (или «рептильный мозг»), который упоминался выше, – это, согласно П. Маклину,[35] морфологически самая древняя часть мозга, доставшаяся нам в наследство от рептилий (первых существ, у которых количество информации в мозгу превышало, таковое в генах). Следующая эволюционная система, наслоившаяся на Р-комплекс, – это лимбический мозг, достижение млекопитающих, а на этот последний уже наслоился неокортекс – штука человеческая, слишком человеческая.
Между тремя мозгами существует некое разделение труда. Неокортекс («новая кора») «отвечает» за специфически человеческие (волевые, целеполагающие) познавательные усилия, включая использование знаков, предвидение событий, сопереживание, и ряд других функций.
Лимбическая система, в глубине которой находится гипофиз, генерирует яркие эмоции, связанные с радостью открытия нового, с эстетическим восприятием мира, с альтруистическим поведением, восприятием вкуса, творчества.
Наконец, «рептильный мозг» играет важную роль в агрессивном, ритуальном и территориальном поведении, в установлении социальной иерархии, в том числе через половое поведение (контроль над самками) и контроль над территорией. Здесь нет эмоций и обратной связи, но бесстрастное осуществление любого поведения, диктуемое одним из полушарий мозга или просто генами.
Как заметил К. Саган, эпилептический припадок, отключающий, обеспечивающий значительную часть неокортекса и лимбического мозга, отбрасывает человека на сотни миллионов лет назад.
Ясно, что виртореальность тоже отключает неокортекс и лимбический мозг, сохраняя (и многократно усиливая) значение самой древней части мозга, ведающей «агрессивно-послушным» поведением,[36] и таким образом на время перемещает человека в далёкое (дочеловеческое) прошлое в качестве в значительной степени дочеловеческого существа, не меняя при этом его морфологию, физическую организацию.
Разумеется, такие путешествия не могут быть бесследными, тая в себе возможность регрессивной эволюции, социальной деградации человека до Homo saurus, до гомозавра. Если хотя бы отчасти прав Ю. Плюснин, полагающий, что социальные формы существуют независимо (я бы сказал: относительно независимо) от биологических («правило Эспинаса»: нет несоциальных животных, т.е. биологическое и социальное суть два аспекта – вещественный и информационно-энергетический – одного и того же явления, причём соотношение их эволюционно подвижно в обе стороны) и обладают своей эволюцией или даже не столько эволюцией, сколько историей, то воспроизведение в человеческом обществе социальных черт и отношений не (или до-) человеческого типа («бабуинизация», «муравьезация» и т.д.) при физической неизменности носителей социальности, регресс последней – явление вполне реальное объяснимое. И это – не биологизация, а именно регресс человеческой социальности в дочеловеческие формы социальности же. И хотя XX в., а отчасти и XIX дали тому немало примеров, мы до сих пор не только не осмыслили, но и, похоже, не осознали их.
Итак, виртуальная реальность – это широко и соблазнительно распахнутые ворота и одновременно позолоченный мост на пути в регресс человеческой социальности, который она же и скрывает, искажает, представляя дочеловеческое как человеческое. У неё для этого много возможностей.
Разумеется, говоря о киберпространстве, о Homo disinformaticus, я отмечаю некие тенденции, возможные варианты – преимущественно негативные. Во-первых, потому что негативы чисто статистически чаще побеждают в истории. Во-вторых, лучше быть предупреждённым о худшем и быть готовым к нему. Осознать необходимость такой готовности важно и для Запада, и для нас.
Мы входим в пуантилистский энтээровский мир по негативу, именно мы по принципу «язычники, страдающие от язв христианства», можем быстрее и сильнее подорваться на «минах» виртореалъности и киберпространства без НТР и её позитивов (эффект ситуации индейцы и «огненная вода»).
Конечно, русская реальность всегда отчасти (и часто от части большой) была как бы виртуальной. Иначе не возник бы у нас фантастический реализм Гоголя и особый русский юмор, смеховая культура, в которой может быть и смешно, и страшно одновременно.
Конечно, западная виртуальность может поломаться при столкновении с доэнтээровской российской – как «ломаются» об российских тараканов самые что ни на есть сильные западные инсектициды. Хуже другое, а именно: русская «виртуальность», усиленная западными формами.
Большевики уже провели один эксперимент. Поэтому, повторю, над проблемам последствий виртуализации мира стоит размышлять и нам, и Западу.
