Лежу под пледом, кот на мне и слушаю, как во дворе за окном играет однообразная электронная мелодия. Первые такты «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете», запущенные по кругу.

Это маленький ребенок гуляет с няней, а при них какая-то разноцветная пластиковая фиговина на палке, издающая писклявые звуки. Она раздражает меня.

Я закрываю глаза и пытаюсь убедить себя, что это шарманка, просто старая шарманка. И нет никакого ребенка с няней, а есть дряхлый седой шарманщик с хромой собачонкой. Усилием воли заставляю раствориться панельную многоэтажку и возвожу на ее месте длинный деревянный дом с флигелем.

Исчезают машины, двор съеживается и зарастает деревьями, вдоль расчищенной тропинки белеют сугробы, дворник Федор стоит, опираясь на лопату, и вытирает пот со лба, стащив рукавицу с ладони. Шарманщик снова заводит свою шарманку, пока собачонка лежит у старика под ногами, безучастно глядя вокруг.

На этом бы мне и остановиться, но одна посконно-домотканная фантазия тянет за собой другую и, мысленно привстав с софы, я визгливо кричу в окно:

«Фёдор! Фё-оодор! А ну гони отсюда этого побирушку!»

Ребенок бегает и вопит, коты сопят; настоящий, а не воображаемый дворник скребет лопатой по асфальту. Я думаю о звуках, которые исчезли за не такой уж большой промежуток времени.

Что я слышала лет двадцать пять назад?

Радио! «Здравствуй, мир, здравствуй, век, здравствуй, добрый человек!» - это утренняя побудка перед школой (удивительно, как я не возненавидела эту песню). Характерный щелчок, когда дедушка включает приемник, а потом мешанина звуков, пока он ищет нужную станцию.

Клавиши печатной машинки. К радио я равнодушна, но стрекот машинки, на которой печатает мама, звучит для меня как музыка. Мягкое цоканье клавиш, шорох заправляемого листа, четкие щелчки, когда мама отступает от края, тихий нежный звон каретки. Эти звуки ушли навсегда: я почти не умею печатать на машинке, да ее и нет.

Кроме печатной, есть еще швейная машинка - изящный маленький «Сингер», который кажется мне одной из самых прекрасных вещей в доме. Вытертое золото на черном, серебряное колесо. «Сингер» стрекочет, шуршит ткань, иногда что-то позвякивает. Я легко засыпаю под эти звуки.

Что еще исчезло... Хруст коричневой бумаги, в которую заворачивали колбасу, сыр, масло. Утробный вой холодильника - ни один из наших нынешних так не делает. Шуршание пленки на кассете, когда перематываешь ее вручную, нацепив на карандаш и быстро-быстро вращая.

А, и "клац-клац" бидонной крышки, когда идешь за молоком. Потому что бидонов у нас нет, а молоко живет в пакетах.

Остро захотелось дисковый телефон и патефон с пластинкой, чтобы шуршала, пока опускается игла.