Предлагаю сегодня вспомнить хорошо забытое старое. А именно: определённые действия, которые выполнял советский гражданин в своей повседневной практике «на автопилоте». То есть такие действия, которые были абсолютно привычными для каждого советского человека. Характерные, так сказать, штрихи советского быта…

Для примера. Когда советский человек заходил в гастроном, то он как правило собирался купить не один какой-то продукт, а сразу несколько, например: молоко, хлеб, сыр, колбасу (в тех немногих городах, где она была).

Универсамов (универсальных магазинов самообслуживания) даже в Москве было мало. А за её пределами разве только в крупных городах. Поэтому обычно покупали в профильных магазинах («молоко», «мясо», «вино-воды») или – гастрономах.

Типовой советской гастроном представлял из себя довольно-таки просторный зал, по периметру которого возле стен были расположены прилавки. Все прилавки были разделены на отделы: хлебный отдел, молочный отдел, колбасный, мясной, бакалея и т.д.

Советский человек (чаще всего это была многострадальная советская женщина) вставал(а) в молочный отдел (т.е. пристраивался в хвост очереди). Когда до него доходила очередь, он(а) просил(а) взвесить ему «грамм четыреста пошехонского сыра». Продавец взвешивал и называл цену (продавцом, кстати, тоже обычно была советская женщина, правда более упитанная). По просьбе покупателя продавец мог записать цену на клочке бумажки.

Далее советский человек перемещался в колбасный отдел. Там тоже выстаивал очередь и просил взвесить: «полкило любительской» (ну или «докторской», скажем). Процедура с ценой (и возможной записью на клочке бумажки) повторялась. Далее покупатель перемещался в бакалейный отдел. Снова выстаивал очередь. У прилавка говорил продавцу: «мне полкило вермишели и триста грамм леденцов» (леденцы, правда, могли быть в ещё одном отделе – кондитерском; но это где как). Ему взвешивали запрошенное, высыпали в кульки и также сообщали цену. Далее наступал более ответственный момент.

Покупатель перемещался к кассе. Касс могло быть в гастрономе несколько, но чаще всего все они никогда не работали, а работала только одна, две. В кассу была самая длинная очередь, поскольку в кассу стояли все покупатели всех отделов, чтобы оплатить покупку. Иногда, правда, кассы дифференцировались: в одной кассе пробивали только товары из колбасного и молочного (например), а в другой: винного и бакалеи. Или типа того.

Отстояв очередь в кассу, советский человек начинал читать мантры:
– В молочный – руб-двадцать-пять и два-по-шестнадцать (два пакета молока по 16 копеек каждый), в колбасный – рубь-тридцать, в бакалею – рубь-девяносто, в винный – два-сорок.

Кассирша начинала ему «пробивать» чеки. Чек был не единый. Для каждого отдела предназначался свой чек. Иногда отделы имели не только названия, но и номера, тогда покупатель вместо названия отдела говорил его номер, например: «во второй – три-двадцать, в третий – рубь-десять» и т.д.

Получив на руки чеки, советский человек изучал их, отрывал первый, смерялся по пробитой сумме (а иногда по номеру отдела) и шёл в соответствующий отдел. Если он уже ранее отстоял в очереди и взвесил товар (например, полкило колбасы), то она как правило лежала (завёрнутая в грубую, но крайне экологически чистую, бумагу) рядом с продавцом. На кульке размашистым подчерком была написана цена.

Поскольку покупателей было много, то и кульков было не мало (из тех, что ещё не оплатили в кассе). Пробивший чек покупатель протягивал продавцу чек. Продавец брал чек, смотрел на цену в чеке, а потом искал глазами среди завёрнутых кульков тот кулёк, на котором была такая же цена. Найдя, он протягивал счастливцу его колбасу (иногда, кстати, мог и перепутать).

Если же покупатель в отдел очередь не отстоял, хотя и пробил чек (например, в винный, где взвешивать ничего не надо), то он снова пристраивался в хвост очереди и терпеливо ждал, когда дойдёт до прилавка. После чего протягивал продавцу чек и получал в обмен бутылку портвейна (или того, что он оплатил). Газировка, кстати («Буратино» или «Лимонад»), как правило продавалась тоже в винном.

Вот такой был стандартный алгоритм покупок в советском гастрономе. Никого он не удивлял. Все считали его само собой разумеющимся. Очереди в разные отделы были разными и зависели от времени суток и календарной даты. В дни выдачи авансов и получек (они в СССР выдавались 5-го и 20-го каждого месяца) в винные очереди были конечно более длинными. А накануне авансов (20-го) и получек (5-го), т.е. когда у большинства советских людей деньги подходили к концу, в винный почти никого не было.

За колбасой очередь была стабильной. В молочный и рыбный очередь обычно была небольшой. В бакалею очередь варьировалась в зависимости от того, что там продают в данный момент. В кассу очередь была всегда длинной. Концентрация народа была обычно после 18 часов, когда заканчивался рабочий день.

Рано утром магазины оккупировались пенсионерами. Зато днём в будни часов до 16 народу как правило было мало. Магазины, если не изменяет память, закрывались обычно в 19-00 часов, некоторые – в 20-00. Позже всех закрывались некоторые единичные центральные гастрономы в Москве – в 21 час. Но в принципе после 20 часов уже ловить было нечего. В воскресенье большинство продуктовых магазинов не работало (а промтоварные вообще все не работали).

Вот такой был алгоритм хождения в гастроном. Таким образом, среднестатистический покупатель в гастрономе обычно выстаивал не одну, а минимум две, а как правило – три-четыре и более очередей.
Прошу обратить внимание нервных Любителей Старины, что я это написал не ради какого-то злобствования; не ради того, чтобы плюнуть в историю своей страны, а даже наоборот.

И заметьте, я ничего не писал про регулярное хамство и просто грубость продавцов и кассиров («на витрине всё написано», «что, слепой что ли, не видишь сам?» и т.п.), про ругань в очередях («вы тут не стояли»), про специфический липкий грязный пол с нередкими молочными лужами, про злобных бабок-уборщиц, которые тыкали людей по ногам своими швабрами с грязными тряпками и ругали покупателей («только пол вымАла, а они уже вона снова натаптАли»).

Ещё одна характерная привычка, вернее поведенческий алгоритм. Если советская женщина, идя за покупками, видела какую-то длинную очередь, то она сперва пристраивалась в конец этой очереди, а только потом уже наводила справки: «а что же собственно дают?». Этот алгоритм работал в любом магазине: и в продуктовом, и – особенно – в промтоварном.

Кстати, обычно говорили именно «дают», а не «продают». Почему? Видимо советские люди подсознательно понимали, что продавать могут только в системе с нормальной свободной экономикой, а в системе советской разнарядки товары именно "что дают”.

Ещё деталь по поводу очередей. Многие бывалые покупатели (а такими были почти все советские женщины) в больших магазинах занимали сразу несколько очередей. Потому что не было никакой возможности стоять в каждой очереди последовательно – времени просто не хватило бы, учитывая, что в иных очередях приходилось стоять по два-три часа, а то и более (на это, правда, отваживались в Москве в основном приезжие, а москвичи старались приобрести товар «с рук», то есть без очереди, хоть и «с переплатой»). Такой алгоритм назывался «занять очередь».

Иногда случались трагедии: «занятая очередь» «подходила» сразу в два отдела. Несчастный покупатель, отовариваясь в одном отделе, «упускал» свою очередь. Потом ему надо было доказать этой очереди, что он в ней уже стоял (то есть «занимал» её). Естественно, что другие советские люди наотрез отказывались поверить в то, что данный покупатель в самом деле «занимал очередь». Его счастье, если кто-то его вспоминал. Но могло этого и не случиться и тогда надо было вставать в очередь заново. Ужас.

Бывало, вместо себя какая-нибудь покупательница ставила своего ребёнка, а сама бежала в другой отдел далеко-далеко (такое бывало, например, в универмагах типа «Детский Мир», ГУМ, ЦУМ и т.п.). И вот представьте себе, что ощущало бедное дитя, когда «очередь подходит» и до заветного прилавка остаётся всего два-три человека, а мамы всё нет и нет. И бедный ребёнок чуть не плача озирается по сторонам, в надежде, что в толпе среди угрюмых лиц мелькнёт родное мамино лицо. Но тщетно. Не мелькает.

Мама в это время на другом этаже бьётся у входа в отдел «обувь», в котором «выбросили» румынские сапожки оранжевого цвета с молнией на боку. И вот ребёнок включает сирену, разверзаются своды небесные и начинается настоящий вселенский потоп. Ребёнка тут же окружает толпа, выясняет, что он «потерял маму» и сдаёт куда надо. После чего по внутренней громкой связи на весь магазин раздаётся: «Гражданка Никифорова, ваш сын Коля ожидает вас возле справочного бюро, повторяю…»

И что тут делать бедной маме? Бросать битву за румынскими сапогами и бежать за сыном, теряя очередь? Вот вам сюжетец. Шекспир с его смешными «трагедиями» просто отдыхает.

Или вот ещё вспоминается такой алгоритм. Когда советский человек в столовой (обычно на работе, но и в общественной уличной тоже, вернее во втором случае даже особенно) садился за столик, чтобы скушать купленный обед, то часто выполнял следующий ритуал: он брал бумажную салфетку (если таковая бывала в стаканчике на столе) или свой платок (если салфетки не было) и тщательно протирал ложку и вилку (а возможно и ножик), которые взял из общей бадьи у кассы и которыми собирался кушать.

Зачем он это делал? Потому что как правило эти ложки/вилки хотя и мылись, но почему-то часто были жирными. Ну то есть мылись явно не очень тщательно. И держать их в руках было неприятно. Да и просто как-то не было у советского человека большой веры в санитарную надёжность мойки в столовой. Так что он подстраховывался.

И опять же, заметьте, я ничего не говорю про качество пищи в этих столовых. Не рассуждаю ничего про кости, которые должны были символизировать «куриное мясо» в мутной жиже, вероломно называемой «куриная лапша». Не рассказываю про «салат Оливье», который состоял преимущественно из огромных кусков варёной картошки и морквы, который часто за неимением майонеза заряжали "сметанозаменителем” (сметаной эту белую жижу назвать было затруднительно).

Молчу про т.н. мясные котлеты, которые состояли в основном из хлеба и хрящей; не вспоминаю про «пельмени сибирские», представляющие из себя смесь из скользкой слизи и отдельно плавающих резиновых комочков (якобы мясных); не раскрываю секрет «картофельное пюре», которое имело два состояния – либо «холодная подмётка от ботинка» (какого-то синеватого цвета), либо – «консистенция кефира», расплывающаяся по тарелке как манная каша.

Утаиваю про черствый (скорее даже засохший) хлеб, про разбавленный водой (иногда прямо из под крана) суп, про жидкий «чай» и странного вкуса компот из сухофруктов, разлитый в плохо вымытые липкие гранёные стаканы. Это всё вторично, поэтому я об этом – молчок. Я чисто про типовое, большинством повторяемое и почти ритуальное действо – протирку приборов перед едой в столовой…

Но зато отмечу, что с большим удовольствием люди в советских столовых брали: винегрет, салат из свежей капусты и тёртую морковь. Это в некотором роде тоже был типовой алгоритм.

Редко кто отваживался покуситься на столовский «Оливье», а вот винегрет и морковь ели безбоязненно. Видимо потому, что несмотря на высочайший уровень интеллекта, работники советского общепита так и не додумались, чем бы можно было разбавить тёртую морковь и свежую рубленую капусту.

Ну и ещё один ритуал-алгоритм вспоминаю. Советский человек, преимущественно мужчина, когда доставал из пачки сигарету, чтобы закурить её, то сперва некоторое время мял её в пальцах, чтобы сделать что-то там такое с табаком, чтобы сигареты курилась лучше.

Эта привычка была такой устойчивой, что даже тогда, когда власть коммунистов закончилась и в стране стали всюду продаваться сигареты хорошего качества из хорошего табака, некоторые люди ещё какое-то время по привычке их мяли перед тем, как закурить. Потом, правда, поняли, что это уже не требуется.

И совсем мелкий довесок: поскольку зубочисток нигде и никогда не было (ну может только в каких-то редких ресторанах для иностранцев), то советский человек брал спичку, ножик и затачивал спичку с противоположного от головки конца. И затем такой самодельной зубочисткой ковырялся в зубах. Мелочь конечно, но деталь.

Ещё одна совсем невинная деталь. В автобусе или троллейбусе (ну или, скажем, трамвае), купив билет, советский пассажир нередко подсчитывал сумму трёх левых цифр и трёх правых (номер билетика был шестизначным).

Если левая и правая суммы оказывались равны, то такой билетик считался «счастливым». И у советского пассажира на душе делалось хорошо. Некоторые даже съедали такие билетики. Правда таких людей было всё же немного. Ну и также следует отметить, что далеко не каждый советский пассажир (даже взрослый) билетик покупал. Это в некотором роде тоже алгоритм поведения.

Ещё один совершенно невинный и абсолютно детский алгоритм: когда идёшь по улице, то нельзя наступать на круглые люки. Почему? А кто его знает…