07:53 Кто будет править миром через десять лет |
|
Взрыв популярности нердов — асоциальных чудаковатых умников, с головой погруженных в какую-то непроходимую область знаний, — произошел сравнительно недавно. Истории успеха Марка Цукерберга и Павла Дурова, сериалы вроде «Теории большого взрыва» не просто реабилитировали ботаника в глазах общественности. Интеллект стал синонимом капитала, залогом социального признания и даже параметром сексуальности. Чем больше ценятся знание и информация — священные коровы постиндустриального общества, — тем очевиднее, что человеком будущего станет тот, кто ими владеет и управляет. Отечественный IT-бизнес уже сегодня встраивается в международную экономику знаний. Корреспондент «РР» пообщался с российскими разработчиками, которые создают программное обеспечение на уровне гигантов мировой IT-индустрии, и пожалел, что прогуливал математику в школе В Кремниевой долине о российской компании Parallels знают гораздо больше, чем в России. У нас и пользователей Apple немного, и с хостинговыми центрами туговато, а это две основные категории клиентов Parallels. Компания почти полностью создает программное обеспечение в России и почти полностью продает его в США, Германию, Японию и делает свой годовой стомиллионный оборот (долларов, конечно), не привлекая к себе внимания соотечественников. Обычно со словом «IT-компания» ассоциируется просторный яркий офис, по которому на самокатах рассекают молодые и перспективные без пяти минут миллионеры, всюду разноцветные кресла-мешки и игровые приставки. Офис Parallels, затерянный глубоко в Отрадном, больше напоминает нечто среднее между космическим кораблем «Энтерпрайз» из «Звездного пути» и научно-исследовательским центром: длинные светлые коридоры, небольшие ячейки рабочих мест, сверху донизу исписанные формулами школьные доски и огромные шкафоподобные дата-центры, напичканные проводами. Готовясь к интервью, я пересмотрел гигабайты фильмов и сериалов об IT-компаниях, программистах и как конченый гуманитарий приготовился к встрече с неземной цивилизацией. Но мои опасения не оправдались и наполовину. Краткий нердо-русский словарь Перед тем как продолжить чтение, предлагаю ознакомиться с небольшим глоссарием, который поможет чуть лучше понять, о чем же этот текст. По поводу точности приведенных ниже определений в интернете ведутся гигантские кровопролитные дискуссии. Так что мнение автора может быть дурацким и неправильным. Нерд — это странный, замкнутый человек, чья интеллектуальная активность превалирует над всеми другими. Часто нердами называют блестящих специалистов в каких-то областях знаний. Знаменитые нерды массовой культуры — физики Шелдон Купер и Леонард Хоффстедер из сериала «Теория большого взрыва». В реальности нердами считают Альберта Эйнштейна, Марка Цукерберга и Билла Гейтса. Это слово прицепилось к представителям естественных наук и IT-индустрии, но нердом вполне может быть специалист по поэзии «озерной школы». Найти каноничного представителя вида в природных условиях довольно сложно, и совсем не обязательно, что люди, о которых пойдет дальше речь, являются нердами. Нерд — метафизический герой нашего времени. Реклама IT — две главные буквы инновационного бизнеса, расшифровываются как informational technologies. Это комплекс дисциплин, связанных с хранением, обработкой и управлением информацией. Сегодня в IT происходит что-то вроде золотой лихорадки: в этой области за короткое время можно построить многомиллионную корпорацию. «Яндекс», Facebook и Twitter — это IT. Программист и разработчик — многие путают два эти понятия, потому что в последнее время они и правда основательно переплелись. Программист выстраивает программный алгоритм (пишет код) — это его основная задача. Разработчик — тот, кто видит архитектуру программы, анализирует задачи и ищет решения. То есть исповедует системный подход. Хотя и код тоже может написать. И программистов, и разработчиков часто называют нердами. Несколько реже они ими и являются. Parallels — российская IT-компания, деятельность которой в двух словах не объяснить. Одно из направлений — создание программного обеспечения, которое позволяет пользоваться программами Windows на Mac без перезагрузки. Другое — автоматизация хостинговых и телекоммуникационных компаний, это уже настолько сложно, что лучше и не вникать. В общем, 17 международных офисов, внутренняя переписка на английском, больше 150 патентов и упомянутые выше 100 миллионов долларов в год. Не говоря уже о том, что основатель и владелец компании Сергей Белоусов — признанный гуру всех российских нердов, а Parallels — лишь часть его быстрорастущей IT-империи. О яблонях По голливудскому канону житие нерда выглядит примерно так. Он маленький очкарик из хорошей еврейской семьи, в школе футболисты макают его головой в унитаз, большую часть времени он проводит с себе подобными, зачитывается книгами и ковыряется с чем-то непонятным в родительском гараже. В университете выясняется, что очкарик — гений: он придумывает какую-нибудь крутую программу, и миллионы сами сыплются к его ногам вместе с королевами выпускного бала. Это, конечно, сказки. Если такое и было, то на заре программирования, когда Стив Джобс с друзьями собирал свой первый макинтош. История разработчика Александра Гречишкина идет вразрез с голливудским стандартом. Сейчас он работает в Parallels — занимается интеграцией разных операционных систем. Но в большое программирование пришел почти случайно — из-за двойки по русскому языку. — Вообще, я не хотел становиться программистом. Я всегда любил мотоциклы и машины, даже поступал в автодорожный техникум, но провалил экзамены: написал сочинение на двойку. Пришлось идти в 9-й класс. Потом один товарищ показал мне компьютер, — о первом контакте с ним Саша рассказывает с какой-то особой нежностью, как о юношеской влюбленности. — Первое, что я спрограммировал, была игра «Боа». Ну, змейка. Книжек тогда не было, ничего не было, и получилось очень хардкорно. Мне понравилось — после мотоциклов это был космос практически. За первой любовью последовало и первое разочарование: — Желание все разбирать и разглядывать у меня отпало в 90-е, когда был дефолт. Я занимался перепродажей компьютеров. Как-то ко мне попал маленький, но дорогой ноутбук. Он был очень здорово сделан, и мне захотелось посмотреть, что же у него там внутри. Часа в два ночи я начинаю его разбирать и обрываю шлейф, который ведет от видеокарты к монитору. Покупатель за ноутом утром придет, шлейф взять негде. Паял я его до утра. Все сделал, начал собирать. Вдруг внутри раздался «вщщик», и два следующих месяца я работал на этот ноутбук. С тех пор сильно изменилось и программирование, и программисты. — Когда я начинал, программистов как таковых и не было, — говорит Саша. — Все самоучки, грязные, голодные, с большими горящими глазами. Они ничего не хотели делать, кроме как программировать. Нашего брата легко было вычислить: одет как чмо, выглядит как чмо, но очень умный. К сожалению или к счастью, но сейчас это изменилось: мы видим успешных, хорошо одетых и богатых программистов. Вначале достаток, потом уже фанатизм. — А главная характеристика программиста — «умный» — со временем не изменилась? — Вообще, сообразительный программист и умный — это два разных человека. Умный получает задачу и начинает что-то придумывать, решать. Он не думает, нужно ли это на самом деле. Сообразительный идет в гугл. Девяносто восемь процентов всего или уже сделано, или как раз сейчас делается. Сообразительный быстро найдет решение, а умный будет сам изобретать велосипед. И изобретет, но медленно. — Не делает ли нас гугл глупее? Ведь весь человеческий опыт остается где-то в облаке, и в голове вообще необязательно что-то хранить. — Я не верю, что технологии делают человека глупее. Это прекрасно, что у нас есть столько суплементарной информации. Вот, например, есть у меня на даче яблоня. Она умирает. Я хочу продлить ей жизнь. Я могу посидеть с ней рядышком, посмотреть на кору, найти рану и понять, что ее надо чем-то замазать. А чем? Наверное, чем-то нетоксичным. Пошел в сарай, взял олифу, покрасил. Но размышлять я так могу очень долго. Второй вариант: я открываю интернет, пишу запрос и получаю конкретное решение. Я стал тупее от этого? Нет. Я смог быстро продлить яблоне жизнь и пошел заниматься своими делами. Сейчас гораздо важнее уметь пользоваться информацией. И если вас отец яблоню не научил лечить… — Гугл научит. — Скорее человек, который написал об этом статью. А гугл — бездушная тварь, просто хранилище информации. О чувстве прекрасного Максим Катаргин занимается автоматизацией бизнес-процессов корпоративных клиентов и о себе говорит очень иронично: — Мне знаком этот голливудский образ программиста. Но, как ни странно, в нашем отделе из 20 человек на классического домосидячего толстого очкарика похожу только я. Остальные у нас очень живенькие, несколько кандидатов в мастера спорта, парочка мастеров. Главные враги Катаргина — нелогично устроенные кусочки мироздания. Раньше в жизни Максима их было много: в девяностые он работал сисадмином в банке. Говорит, что это было царство хаоса и безумия, о своем опыте рассказывает как партизан, сбежавший из нацистского плена: — Мне, администратору систем, долго отказывали в том, чтобы купить запасной винт для бэкапа (жесткий диск для резервного копирования. — «РР»). Банк — это же коммерческая структура, должны деньги зарабатывать. Но нет, все тратили непонятно куда. Преимущественно на родственников. В бухгалтерии было семь человек, работали только двое. Повелитель уборщиц был вице-президентом, а отдел информатики — на положении уборщицы. Целый год мне не могли одобрить один дополнительный винт за 200 баксов. В итоге в разгар деноминации у нас накрылся единственный винт — 3 января, купить, понятно, ничего нельзя. Вызвали на ковер, и спас меня только ворох докладных о том, что нужен резервный жесткий диск. В итоге мне выдали денег аж на два! — говорит Максим с интонацией победителя. Он успешно пережил то время, когда программист был чем-то маргинальным. Теперь все знают, что человек, которого слушается компьютер, — босс. За 13 лет в Parallels Максим пробовал порвать с кодом, но не смог: менеджмент оказался делом менее понятным. — Возьмем программирование. Надо что-то написать. Вот сижу я, подумал, еще подумал, потрындел с умным человеком, а написал некрасиво. Но я хотя бы понимаю, что написал код некрасиво. А в менеджменте я не понимаю, хорошо сделал или нет. Там исключительный ориентир — похвалы. Хвалят — значит, что-то умное делаю. А что же я такого умного сделал? И в чем отличие того, что я сделал хорошо, от того, что сделал плохо? В программировании не надо быть чьим-то родственником, расти годами. Умеешь что-то делать — делай. Умеешь еще больше — делай еще больше. Все прозрачно. Наверняка многие слабо представляют себе, что такое код. Если совсем коротко и просто: это много-много белых строчек на черном фоне, из которых вы поймете чуть меньше, чем ничего. Максим же говорит о коде как о чем-то возвышенном: — Обычно я могу легко понять, красив или уродлив код. Человек может прочитать много книг об этом, но если у него нет чувства прекрасного, в профессии он вряд ли выживет. — А вы любите изобразительное искусство? — Ну, вкусы у меня простые, примитивные. Я не люблю Пикассо, не люблю «Черный квадрат». — А почему? — Они могут выражать какие-то очень умные мысли, но не выглядят красиво. Вот «Демон» — это прекрасно, «Явление Христа народу» — тоже картина впечатляющая. — Вот вы говорите о красоте кода. Вы что же, воспринимаете его как произведение, достойное эстетической оценки? — Скорее да. Но давайте сразу определим, что такое эстетическая оценка. Эстетика рождается из чувства целесообразности. Девяносто процентов того, что мы считаем прекрасным, целесообразно. И код красив в том же смысле: он красив, если не взрывает мозг программисту. Красота прямо связана с функциональностью этого кода. — Ну, то есть между программистом и художником есть что-то общее. А нужно иметь какую-то искру, чтобы программировать? — Если средний умный человек с высшим образованием решит, что хочет заниматься программированием, у него с высокой вероятностью получится. Но хорошим программистом получится стать не у всех, а лишь у некоторых. Это как с живописцами: я могу пойти в художественную школу и, скорее всего, смогу на Арбате портреты рисовать. Но вряд ли из меня получится что-то большее. О судмедэкспертизе В системе российского образования есть с десяток специальностей, которые можно обобщить до условного «программиста». Но приходят сюда, как и во всякую профессию, далеко не всегда университетские специалисты. Если физику твердого тела переквалифицироваться в программиста довольно легко, то судмедэксперту почти так же проблематично, как и журналисту. Но бывает и такое. Олеся Новасельская несколько лет смотрела в микроскоп, вскрывала трупы и делала все, что положено судмедэксперту, пока не решилась кардинально изменить свою жизнь. — Я закончила медакадемию, потому что моя бабуля была очень властной женщиной и точно знала, что и кому нужно делать. С ней никто никогда не спорил, и я в том числе. Поэтому я сначала закончила музыкальную школу, потом медакадемию, хотя желания поступать туда у меня не было. Я училась в группе отличников, и каждый раз, когда я хотела бросить, бабуля говорила: «Лесечка, неужели тебе не жалко, что эти два — а потом три, четыре — года будут потрачены зря?» Нужно было плюнуть на пол, сказать, что пропеллером я это все вертела, и уйти. Но я каждый раз напрягалась и думала, что, наверное, да, жалко, — Олеся яростно жестикулирует и всей своей активной мимикой показывает, как ей не хотелось учиться медицине. — Под эту же шарманку бабуля уговорила меня сходить в ординатуру… В какой-то момент бабушкино лобби ослабло, и Олеся совершила побег из профессии. — Я специализировалась на анатомии и судебной медицине, работала судмедэкспертом два с половиной года, даже студентов поучала в Склифе. После окончания ординатуры поработала еще немного и поняла, что больше так не могу. К этому времени я уже познакомилась со своим мужем, который был разработчиком и, конечно, гамал (играл в компьютерные игры. — «РР»). Я тоже стала гамать, высунув язык. Это был совершенно другой мир. Леся бросила Склиф и перепробовала разные работы: от «Русского радио» до тележки с пончиками. Но остановилась на IT-индустрии. — Я просто пришла в Parallels — им нужны были тестировщики. И оказалось, что это здорово, это захватывает. А все эти языки программирования похожи на иностранные, — Олеся рассказывает, как прошла путь от ручного тестировщика, которым может стать почти любой, до серьезного разработчика. — Мне, конечно, мешает отсутствие регулярного образования. Людям, которые учились в технических вузах, проще: у них есть основы, они знают теории алгоритмов. Так что я читаю всякие учебники, плюс надо видеть много написанного кода. И у нас его много! Я слушаю Олесю, и мне кажется, что пропасть между программированием и судмедэкспертизой размером с Гранд-Каньон. Но Олеся находит между этими видами деятельности больше сходств, чем различий: — Программные крэш-дампы (поломки в операционной системе, ассоциируются с «синим экраном смерти». — «РР») — это прикольно и интересно. И человеческие крэш-дампы — они о том же. У тебя есть какие-то остатки живого организма, и с помощью своих знаний ты можешь разобраться в том, что же там сломалось. Это восхитительно! Я пытаюсь выяснить у Олеси, есть ли у программистов что-то общее и правда ли, что все они нерды. Она говорит, что почти все играют в видеоигры и правда немного нердоваты. Но тут я понимаю, что главная отличи-тельная черта программиста — это его язык, состоящий из жуткого микса обычного русского, технического английского и загадочного профессионального сленга. О трудностях перевода По факту Алекс Пацай продакт-менеджер, но по сути переводчик с языка программистов на язык обычных людей, и наоборот. Он объясняет, чем одни отличаются от других: — Пользователь хочет достаточно простую вещь — чтобы какая-то его задача выполнялась. В идеале это должно осуществляться одной кнопкой «сделать мне хорошо». Программисты же думают не как пользователи — они выполняют поставленную задачу. Вот сказали им сделать так, чтобы катилось. И колесо, которое они придумают, может получиться совсем не круглым, а шестигранным, но задачу качения оно выполнять будет. Программисты любят сложные технические задачи, и их решение часто тоже выглядит сложным. Вот и получается как в фильме Lost in translation («Трудности перевода». — «РР»). Интерфейс, который сделает программист, может оказаться очень запутанным. А пользователю с маленьким устройством и маленьким экраном хочется, чтобы приложение было простым и понятным. Поиском баланса между интересами программиста и пользователя мы тут и занимаемся, в общем. — Это сложно? — Вообще говоря, непросто. В идеале необходимо уметь разговаривать на одном языке и с пользователями, и с программистами. Если ты пришел из программистов, то, скорее всего, задачи будешь решать так, как они. А если гуманитарий и плохо разбираешься в программировании и технологиях, то заслужить их уважение будет очень непросто. Программисты относятся к людям, которые не умеют программировать, как… — Ну, то есть у них есть определенный профессиональный снобизм по отношению к пользователям? — Не то слово! Программисты считают пользователей… ну, недостаточно развитыми существами. Некоторые все же понимают, что простой человек не предназначен для чтения машинного кода. Но не все, не все. Если зайти в AppStore, сразу можно определить, что вот это приложение программист писал для себя — он просто не думал о человеке, не пытался ставить себя на его место. — То есть между программистом и непрограммистом не так уж много общего? — В Parallels решаются очень сложные технические задачи — сюда приходят мощные математики и инженеры, у которых мозг, наверное, по-другому работает. Они мыслят категориями сложных технических проблем, решают вопросы эмуляции одной процессорной архитектуры на другую или скрещивания двух разных процессорных архитектур. С миром обычных людей они мало пересекаются. Это не хорошо и не плохо — это по-другому. О детях Павел Емельянов, архитектор департамента серверной виртуализации, терпеливо пытается объяснить мне, что это такое: — Это что-то вроде строительства авианосца, у которого на борту много маленьких виртуальных компьютеров. Мне нужно держать в голове, как все выглядит в системе. И если к этому авианосцу потребуется приделать башню, мне надо будет объяснить разработчикам, как это сделать, чтобы все не перевернулось. Постичь тонкости виртуализации я так и не смог. Очевидно одно: это очень перспективная технология. Смысл ее в том, чтобы заменить сложное физическое устройство виртуальным. — Этим занимаются обычные пользователи макбуков: установил себе виртуальную машину, поставил на нее Windows, и теперь у тебя есть и Mac OS, и Windows, — говорит Павел. — Еще виртуализацией пользуются разработчики и крупные компании. Они должны поддерживать IT-инфраструктуру какую-то, а это гораздо проще, когда машина виртуальная, а не железная: ею легче управлять. Железная может сломаться, ее нужно будет из комнаты в комнату носить. С виртуальной проще: запускается она, конечно, на реальной машине, но если с реальной что-то происходит, виртуальную легче перенести в другое место или сохранить. Поэтому большие компании любят виртуализацию. Ладно, будем считать, что понял. — А у вас есть ощущение, что вы занимаетесь каким-то особенно важным делом? — спрашиваю слегка невпопад. — Нельзя сказать, что IT — особо важное дело. Это часть нашей цивилизации. Кто-то занимается железными дорогами, кто-то преподает, кто-то занимается разработкой софта, потому что это неизбежно. Сейчас почти везде стоит какая-нибудь железка, на которой работает какой-то софт. Если перестать его поддерживать, развалится не только он, но и все, что рядом. Но какой-то сверхважности этого всего я не ощущаю. — Но ведь развалится же все без IT. — Ну, если железные дороги развалятся, IT тоже сильно пострадает. — Железнодорожное сообщение постепенно теряет актуальность. — Но все равно некоторые проблемы авиасообщением не решить. Железные дороги логично заменили гужевой транспорт… — А IT какую область заменяет? — Многие. С одной стороны, это развитие автоматизации, то есть уход от ручного труда к автоматизированному. С другой — очередная попытка человека чем-нибудь себя развлечь. В-третьих, IT давно уже полноправный участник научного сообщества. Поэтому сказать, что замещается что-то одно, нельзя. — Поэтому я и спрашивал про какую-то особую, сакральную важность процесса. — Ну, это уже вопрос философский. Действительно ли мы хотим идти туда, куда идем? Вы же читали «О дивный новый мир» Хаксли? Хотим ли мы попасть туда? А компьютер, интернет, социальные сети помогают нам двигаться именно в этом направлении. — То есть вы скептически смотрите на технологический прогресс? — Любой прогресс может быть использован для позитивных изменений, а может для негативных. Просто увеличивается диапазон возможностей. Как человек будет пользоваться технологиями? Ох… До сих пор, наверное, выдерживается какой-то баланс. — Мне кажется, что нет. Вот атомная бомба, например, совсем не про баланс. Ее разработчики, наверное, не особо рефлексировали, как будут использованы эти открытия. Вы, кстати, рефлексируете? — Я рефлексирую. Я занимаюсь деятельностью, очень близкой к науке. Перед любым ученым стоит этот вопрос: к чему приведет его открытие? Вот проникнет он, например, в тайны строения атомного ядра. Во что это может вылиться? Может, в технологию холодного ядерного синтеза, это прорыв в энергетике, а может, в еще более мощную ядерную бомбу. Так же и в IT. Вот сделаем мы сейчас более совершенный алгоритм для подбора контрольных сумм. Они активно используются в криптографии. Если взломать этот алгоритм, то можно разрушить огромное количество криптографических защит: от банального подбора паролей до чтения международной сверхсекретной переписки. И вот кто-то разгадает эту загадку — с одной стороны, прорыв в математике, да и физикам пригодится, с другой стороны, неизвестно, кто и чьи пароли будет взламывать с помощью этих знаний. Встает вопрос: заниматься этим или не заниматься? Может, все же нет? Но если такой ответ дадут все, развитие остановится. Как сделать так, чтобы человек разумно пользовался плодами прогресса? Воспитывать с детства, наверное… — То есть вы технооптимист? — Оптимист, но, видимо, вынужденный. У меня четверо детей. И если я смогу убедить себя, что все движется в худшем направлении, то зачем я рожаю детей? Поэтому я стараюсь смотреть на вещи более позитивно. — А вы как родитель чувствуете, что сегодняшний ребенок — это вообще какой-то новый человек, который компьютером учится пользоваться иногда раньше, чем осваивает речь? — Конечно, чувствую, но не на примере своих детей. У нас дома гаджета всего три: ноутбук, мой телефон и телефон старшего. Ему девять, и недавно мы купили ему телефон, потому что он уже требует самостоятельности какой-то. Мы особо не форсируем это дело. — Сознательно? — Да. Порой даже взрослому человеку тяжело справиться со всем этим, а ребенку еще тяжелее: он погружается туда и отгораживается от внешнего мира, потому что красивые картинки, все блестит, звучит, а дети на это очень падки. Я как-то в зале ожидания наблюдал за двумя друзьями лет пяти-шести. Их семьи вместе летели, видимо. Каждый погружался в свой планшет на полчаса, что-то там делал, играл, потом они обнаруживали друг друга и начинали бегать и прыгать. Но через пять минут им надоедало гоняться друг за дружкой — они просто не могли дольше находиться вместе и кидались обратно к своим планшетам еще на полчаса. Без социализации при таком количестве технических достижений будет очень тяжело. Когда человек замыкается на своих мыслях, очень легко потерять чувство реальности. Неожиданно к нам в переговорную входят двое: — А у нас тут митинг! — говорит один. Мы с Павлом отправляемся на поиски новой переговорной. Следственный комитет может расслабиться: митингами в Parallels называют совещания. Все переговорные заняты, люди активно митингуют. — А я думал, все внутреннее общение происходит в чатах и по почте. — Есть вещи, которые можно обсудить по почте, есть такие, которые нужно обсуждать голосом и при этом иногда еще видеть, как человек размахивает руками. А есть вещи, которые можно обсуждать только друг с другом. Большая часть информации передается невербально. — Но человек будущего что-то с этим сделает? — Что-то сделает. Мне кажется, технологии будут работать на то, чтобы создать ощущение, будто мы сидим рядом во время удаленного общения. Но это напоминает мне асимптоту: мы будем вечно приближаться к этому, но никогда не достигнем. Встречаться все равно придется. Об антиутопии Анна Мелехова разработчик, преподает в Физтехе, в честь нее названа внутрикорпоративная единица продуктивности: одна Тетя Аня равна внушительному количеству строчек кода. Обсуждаем будущее: — Раньше все люди, которые пользовались DOS, обязаны были хоть примерно представлять себе, как устроены компьютерные технологии, — Анна рассуждает о компьютерах и операционных системах вдохновенно, как о творчестве Пастернака. — Сейчас те, кто пользуется айпадом, не обязаны даже представлять, что вообще это компьютер. Расслоение на почве понимания технологий, конечно, будет усиливаться. А теперь представьте себе, что в какой-то момент все люди, обладающие этим знанием, как-нибудь некрасиво умрут. И что тогда будет? Вот у Жюля Верна в «Таинственном острове» инженер прилетел на остров и то сделал, это сделал, чуть ли не дизельный двигатель построил из подручных материалов. А сегодня мы очень сильно специализируемся… — И дизельный двигатель из кокосовой шелухи уже не соберем. — Но и заставлять наших мам и бабушек знать, что айпад — это компьютер, тоже излишне. Свободное время лучше тратить на какие-нибудь возвышенные, философские материи. — Чем дальше развиваются технологии, тем меньше простой пользователь понимает, каким образом работает эта тоненькая фигня, — кручу я в руке смартфон. — Мне кажется, формируется какой-то околомагический культ, в котором производители технологий становятся приближенными к знанию адептами, а потребители — рядовыми последователями секты. — На магический культ это, безусловно, похоже. Цивилизация развивается циклически, и на каждой итерации цикла происходит какое-то расслоение. Раньше оно было связано с недоступностью знания: многие просто не умели читать. Но в тот момент, когда информация стала полностью доступна, люди потеряли к ней интерес. Это как у Хаксли. Когда я прочитала «О дивный новый мир», то удивилась: ну как он узнал, что все так будет? Оруэлл говорил, что правду будут скрывать, историю переписывать. А тут не надо ничего скрывать, вокруг столько информации, что ты в ней просто тонешь. Возникает вопрос: можно ли приблизиться к адептам технологического знания? Наверное, можно. Какова вероятность, что ты это сделаешь? Меньше, чем тогда, когда информации было не так много. Потому что возможностей, в том числе и мусорных, было меньше. Анна говорит, что главный человек будущего не просто программист, а программист с архитектурным мышлением: — Системы становятся все более сложными, и в будущем произойдет очень серьезное разделение. Каждый специалист будет работать над своим кусочком, как терпеливый муравей, который несет соломинку. И только те, кто представляет общую архитектуру системы, окажутся на коне. — То есть знание станет главным критерием социального расслоения? — Да. Вскоре у нас, как у Гессе, будут университеты, в которых только избранные будут что-то знать. Сильное расслоение, облачные технологии — все это приметы нашего общества, и с этим надо как-то жить. — Но вы же понимаете, что это не совсем гуманное общество? Чем совершеннее технологии и выше автоматизация труда, тем больше индусов, которые собирают на конвейере наши телефоны, лишаются работы. — Есть какие-то вещи, которые не стоит полностью автоматизировать: сфера услуг, сельское хозяйство, ремесла какие-то. Вы ведь любите вещи ручной работы — глиняные, деревянные? Вот пусть индусы возвращаются в область ручного труда — это же прекрасно! И они будут счастливее, и мы. *** Я покидаю офис Parallels и плутаю между одинаковыми многоэтажками в бетонном брюхе Отрадного. Жара размазывает по асфальту, местные жители пытаются найти тень. В одном из прохладных переулков два аборигена в спортивных костюмах пытаются выяснить, кто я по жизни, и отжать у меня телефон. Я долго молчу, пытаясь сформулировать мысль, что по жизни я, видимо, индус, непоправимо далекий от технологического культа, что делает мои перспективы не особо завидными. Двое решают, что я не в себе, и разочарованно отворачиваются. Когда-нибудь экономика знаний, несомненно, победит. |
|
|
| Всего комментариев: 8 | ||||||
| ||||||
0
одна буква с .
