Постепенно отдельные случаи, рассказанные дедом, обронённые фразы стали сливаться в нечто единое и понятное тем, кто знает историю своей страны. Детство дедушкиных сыновей кончилось рано – их раскулачили. Моему отцу было 10 лет, его старшему брату – 12, когда на их глазах люди со звёздочками на фуражках прикладами выгнали из дома на морозную улицу плачущую мать. Он видел, как его семилетний брат побежал прощаться с любимой собакой, когда понял, что в родной дом его больше не пустят. Мальчик плакал, говорил, что без своего четвероногого друга никуда не поедет. Собака облизывала его. Тогда один из служивых подошёл и просто застрелил пса прямо в объятиях ребёнка.

Потом их всех посадили в сани и по заснеженной реке повезли на Север. Они не думали о том, где будут ночевать, что есть… Из ссылки вернулись втроём: дедушка и два младших сына. А им ещё предстояло пережить войну. Мой отец и дядя воевали. С фронта дедушка дождался сыновей живыми и здоровыми, с орденами и медалями.

Жизнь есть жизнь: в дедушкином доме появилась невестка, которая вскоре стала моей мамой. Отец работал сутками, в свободные дни ходил в школу рабочей молодёжи, затем в вечерний вуз, мама часто ездила в командировки. Так что мои лучшие детские воспоминания связаны с дедушкой. Простенький, но горячий супчик в обед мне наливал именно он.

– Ой, дедушка, горячо же!
– А ветер под носом на што?

Вечером, засыпая, я кричала повелительным тоном:
– Дедушка, почитай мне!

Уставший и уже задремавший, он поднимался, садился за стол и читал сказки. Вскоре его голос становился тише.
– Громче, дедушка! – командовала я.

Он повышал голос. Так продолжалось до тех пор, пока после очередного тихого чтения приказаний не поступало.

Читал дедушка и для себя, всегда одну и ту же книгу – «Войну и мир». Он читал её от начала и до конца много раз, и часто по его морщинистым щекам текли слёзы.

– Дедушка, чего ты плачешь?– интересовалась я.
– Очень высокий круг описан, – объяснял он, переворачивал страницу и снова начинал жить среди героев, радуясь за них или скорбя.

Но минуты отдыха были для дедушки редкими, чаще я видела его за работой. Он разводил поросят, катал валенки, гнал мёд. Позже, когда я стала заниматься в изостудии, дед стал для меня идеальным объектом для набросков и эскизов. Вот он, усталый, идёт с огорода, где вилами вскопал весь участок. На другом рисунке один двуручной пилой справляется с бревном, положенным на козлы. Напилить дров, наколоть их, ежедневно топить печь – забота непростая. Нарисовала я дедушку и когда он чинил мешок из-под картошки: видно, что латку накладывает аккуратно, стежки делает ровно. На следующем наброске дедушка несёт вёдра с водой, а вот только что принёс свежий хлеб.

Уходя утром в школу, я всегда завтракала свежим хлебом: это дедушка рано-рано утром его приносил. Были годы, когда за хлебом стояли огромные очереди, тогда дедушка уходил ещё ночью.

– Дедушка, а расскажи, как ты женился? – беспардонно приставала я.

В ответ он только артистично почёсывал в затылке и ухмылялся. Но однажды рассказал.
– У мене было десять невест. Мене самому разрешили выбирать, – тут он начинал перечислять названия деревень, откуда были избранницы. – Я и облюбовал свою. Вот ж и всё.

Теперь-то я знаю, что дед выбрал девушку из бедной семьи, статную, скромную и работящую.

Много-много позже, когда к отцу в гости пришёл его друг детства, с которым они жили по соседству, я спросила:
– Константин Николаевич, а вы помните мою бабушку?
– А как жеть? На её многие приходили поглядеть. Мы тожеть прильнём к забору и у щёлку глядим… А она по двору там ступаить. А иной раз смотрим, у нашу сторону по городу идёть. Я – сестре: «Машка, бяги за тазом». Бабушка твоя к забору подойдёть, мы дощечку в сторону, она нам творогу из фартука в таз насыпить. Прям у фартуке носила. Мы-то ведь голытьба были, а она понимала.

– Дедуш, а почему ты теперь не женишься? – упрямо заводила я разговоры на взрослые темы.

Дедушка отмалчивался, но однажды как бы сам себе сказал:
– Встретил бы сейчас свою, наверное, и не узнал бы…

О своей бабушке я знаю, что на Севере она работала на железной дороге, простудилась, и это была её последняя болезнь.

С моих самых ранних лет дедушка умел ладить и с моими подружками. Соберёмся у нас дома поиграть, расшалимся, разбегаемся, раскричимся – удержу никакого. Тут войдёт дедушка, сделает испуганное и удивлённое лицо, начнёт внимательно вглядываться то в одну, то в другую и спросит:
– Ой, чегой-то у тебя глаза два, а нос-то один? Второй нос где потеряла?

Девчонки хватаются за носы, осматривают вокруг пол и убегают домой рассказывать про своё несчастье с потерявшимся носом. Эта шутка срабатывала и позже, когда мы подросли, – мы улыбались, вспоминая прежние страхи.

Если же засиживались до самой поздней ночи, то стоило попросить дедушку, как он молча собирался всех провожать, спрашивал, кто где живёт, и брал грозное оружие – кочергу. По тёмным улицам мы шли, держась за руки. Дедушка всматривался в темноту, оглядывался по сторонам внимательно, будто выполнял важнейшее партизанское задание. На каждый шорох сразу оборачивался и приводил кочергу в боевое положение.

Однажды я устроила в доме переполох, вспоминать о котором мне не очень приятно. Поддавшись дворовой романтике, стащила из кармана дедушкиной фуфайки рубль. Его можно было показать сверстникам, можно было купить кулёчек конфет-подушечек или ещё что-нибудь очень нужное.

Вечером дедушка стал искать пропажу. Делал он это нарочито громко: заглядывал под подушку, под матрас, сам себе говоря, что здесь, мол, нет, там тоже нет. Мама заметила усердие свёкра, прочла в моих глазах тревогу и предчувствие беды и решила на всякий случай проверить мои карманы. Рубль был найден. Дедушка снисходительно посмеивался. Возмущённая мама взяла лист и ручку.

– Я пишу заявление в милицию. Сейчас приедут и отвезут тебя в тюрьму.
– Мамочка, не надо! Я больше так не буду! – истошно вопила я.

Тут дедушка подошёл поближе и тихо сказал маме:
– Валя, я ж забыл, я сам давеча ей рубль дал, – и погладил меня по голове. – Мы с ей дружим.

Мама перестала писать, я перестала реветь.

Одну историю знаю с маминых слов. Когда она только переехала в семью моего отца, то захотела порадовать домочадцев испечёнными к празднику пирогами. Ясное дело: где пахнет выпечкой, там в доме хозяйка. Замесила тесто, но получилось жидкое месиво, добавила муки – всё равно не то, высылала всё, что было, – в большой бадье одна крупинка другую догоняет. Муки больше нет, остаётся только слёзы лить. Дедушка заглянул в бадью, всё понял, взял мешок и ушёл.

– Егорыч, твоя дома? – стучался он к первому соседу. – Мучицы дай разжиться. Наша Валя пироги хотит печь. У ей воды хватило, а муки не хватило.

Добрые соседи один за одним насыпали в мешок муку.

На этот раз тесто удалось, и завертелась, закружилась работа. Один пирог – с яблоками, второй – с вишней. Только тесто не убавляется: бадья большущая, да и тесто доходит на дрожжах, как положено.

– Иди спать, уж ночь-полночь, – пожалел дедушка невестку, – пойдёшь завтра дрёмная на работу.

Всю ночь он сам выпекал пирожки, булочки. Ничего у него не подгорело, не испортилось. Утром весь стол был завален пахнущей выпечкой, ароматной, вкусной, но в таком количестве, что за неделю всем вместе не съесть.

Дедушка снова взял мешок, сложил туда булочки и пошёл по соседям.
– Егорыч, твоя дома? Наша Валя пирогов напекла, велела угостить.

Так соседи узнали, что мама хорошая хозяйка и добрый человек.

Дедушка всегда жил для семьи. С самых ранних лет его поступками руководила ответственность за тех, кто рядом. Он отдавал родным свою заботу, был надёжной опорой во всех делах, брал на себя все тяготы бытия и не представлял, как можно по-другому. На всё у него хватало времени, терпения. Он мог спросить совета у любого человека, если видел в нём доку, ничуть не боясь за свою репутацию «незнайки». Старался остаться незамеченным, делая добро, своё мнение никому не навязывал, держался как бы в тени, уступая место тем, кто моложе.

Никогда и ни на кого не повышал голос. Его простенькие шуточки разряжали, растворяли самые мрачные настроения, разозлить, обидеть его было невозможно. Если у него что-то не получалось, чувствовал себя причиной всех бед на свете, ходил удручённый и сам себя беспощадно укорял.

Всё это было давно. Теперь у меня на полке стоит в рамочке оставшийся с тех времён набросок, где дедушка старательно ставит латку на мешок из-под картошки, тем самым напоминая мне: «Никогда не сиди без дела». Так и стараюсь поступать.