Наркотрафик XVII века

Вот дело мценских обывателей духовного звания от 1653 года. «Поп Василий челом бьёт, что были дети его Филька да Ивашка на монастыре… И игуменов сын Аничка да успенский дьячок Ивашка поднесли детям его браги, а в браге той смешано не ведомо какое отравное зелье, и они, испивши той травы, хохотали зверообразно до утраты стыда, и стали вне ума, лежат без памяти, не говорят, а как вскочат, так лезут на стену».

Впопыхах завели дела о «колдовской порче». Но спустя пару дней выяснились подробности. «Дьячок Ивашка показал, что траву сию незнаемую получил от гостя, Дементия Русинова. Тот же Дементий сказывал, будто семена той травы дал ему прохожий человек, а добыл он их от купца, и уволок на огород, и она там узрела, и стали её мешать в питьё, как тот купец сказывал». Судя по описанию, колдовством здесь и не пахнет, а имеет место банальное употребление наркотического препарата растительного происхождения. Понятия «наркопритон» тогда не существовало, поэтому обвиняемые отделались легко – траву и семена у них изъяли, а самим назначили церковное покаяние.

В 1636 году один кабатчик, боясь конкуренции, донёс на своего коллегу Петрушку, «что он, Петрушка, принёс с поля неведомо какой корень, похваляясь, что от того корня у него в кабаке все пьяные будут». Началось следствие. Поначалу дело тоже имело «колдовской» оттенок. Но концы нашли на удивление быстро. Петрушку подержали в тюрьме и, убедившись, что «колдовской корень» – банальный дурман для крепления пива, всыпали ему батогов и наложили внушительный штраф за жульничество.

Вообще значительная часть «колдовских» дел на поверку оказывается заурядной уголовщиной. И притонодержательство, а также хранение и распространение наркотиков в этом списке явно лидируют.

Лекари без лицензии

Многих вводят в заблуждение термины тех лет. В делах о колдовстве слово «пытать» – чуть ли не самое употребляемое. Воображение дорисовывает мрачный застенок, дыбу, раскалённые клещи… В реальности же «пытать» значило всего лишь «допытываться», то есть проводить допрос. Приставы, которым поручено было вести следствие, к услугам палача прибегали редко. Во‑первых, эти услуги стоили денег, и немалых. Во‑вторых, часто оказывалось, что колдуны – всего лишь лекари. Только действуют без лицензии, на свой страх и риск.

В 1630 году при новом воеводе в Лебедянский уезд была спущена директива: «Беречь накрепко, чтобы на Лебедяни разбоя, убойства, блядни, ворожбы и никакого другого воровства не было». И тут, как назло, приходит донос на некую бабу: «Ворожила де та бабка, смотрела на глазах и шшупала нутро». Дело закрутили: «Велеть тое бабку-ворожейку изымать и, распрося подлинно, какою она ворожбою промышляет и чем ворожит, пытать про всё накрепко, да о том ко государю отписать, а её до указу велеть держать крепко».

Пока бабку держали под замком, были опрошены свидетели. Серьёзного криминала не нашли, однако выяснилась профессиональная склонность «колдуньи». Для XVII века специализация весьма продвинутая – офтальмология. Так, одному свидетелю бабка «лечила глаза, вынев печень из овцы». Другому – «лечила глаза, и сыпала де проса в воду, и меня Назара тою водою умывала, да мне ж Назару пускала в глаза молоко». Третьему – «лечила веред у глаза, да ворожила над ним печёным луком». От каких болезней можно пользовать водой, настоянной на просе, бог весть. А вот веред, то есть нарыв, действительно поддаётся терапии печёным луком – тут квалификации бабки стоит только позавидовать. То же самое можно сказать и о сырой бараньей печени – она отлично помогает от нагноения. Во всяком случае небезызвестный Емельян Пугачёв 150 лет спустя очень даже эффективно лечил так свои раны, полученные как раз в лицо около глаза.

Обыденно и конкретно

Так было ли «настоящее» колдовство? Это смотря что под этим словом понимать. Наш, московский, стиль колдовства обходился без размахиваний волшебной палочкой и полётов на шабаш. Всё обыденно и конкретно. Вот в 1647 году некая «бабёнка Агашка призналась, что делала своему полюбовнику Федьке невстаниху за то, что он ходил мимо нея к Сафрошкиной жене». То есть, проще говоря, пыталась из ревности сделать мужика импотентом. Ещё одна баба, некая Дарьица, тоже, кстати, из ревности решила извести счастливую соперницу. И вот, когда молодые вернулись с венчания и пошли в горницу, «та Дарьица зажгла лучину и ту лучину кинула под невесту под лестницу, а потом начала на ту лучину с приговором и шёпотом сцать, а невеста спустя три дня стала чахнуть». Московское правосудие в подобных случаях показывало себя с гуманной стороны. В просвещённой Европе без разбору жгли направо и налево за гораздо меньшие провинности, а у нас Агашку присудили к батогам и церковному покаянию, Дарьицу – к кнуту, вырыванию языка, ноздрей и ссылке.

Возможно, причиной тому – увлечение колдовством в самых высших кругах государства. Между прочим, Ивану Грозному приписывается колдовское происхождение. Князь Курбский вслед за многими ненавистниками грозного царя утверждал, что Василий III, долгое время будучи бездетным, «искал чаровников презлых повсюду, чтоб помогли ему плодотворением, посылал за ними аж до Корелы, добыл там советников сатанинских и с их помощью от прескверных семян народился ему сын прелютый кровопийца». В свете этого особо интересно то, что в 1584 году, будучи при смерти, Иван Грозный доверился не абы каким колдунам, а как раз карельско-лапландским. В течение нескольких месяцев специальная экспедиция царя наловила в тех областях с шесть десятков «лихих баб», набивших руку в колдовском деле. Их отвезли в Москву и посадили под замок, ожидая предсказаний. И предсказания пошли. Карелки объявили, что 18 марта надо ждать смерти царя. Тот не поверил и велел, дождавшись этого числа, «сжечь скверных баб живьём». Но исполнение опоздало: едва боярин Бельский отправился распорядиться о казни, царь сел играть в шахматы, упал в обморок и скоро скончался.