огда мне удавалось установить эмоциональный контакт с собеседником и начать обсуждение, пусть даже весьма спорных исходных предположений, в конце концов такое обсуждение само по себе часто оказывалось полезным, и я старался продлить беседу, чувствуя, что сам факт эмоционального контакта ему помогает.

Но в данном случае мне это не удавалось. Женщина выслушивала меня, но в диалог не вступала, а вновь и вновь навязчиво повторяла уже сказанное. Мне казалось, что сами интонации ее речи создавали у меня подспудное ощущение моей вины и в то же время вызывали чувство протеста. Я вдруг заметил, что жду окончания ее визита. Почему же с этой женщиной отношения не складывались? Я с удивлением ловил себя на непривычном для меня ощущении, что я сам стараюсь непроизвольно отгородиться от нее, создать дистанцию, хотя вообще-то это не моя позиция.

Прошло несколько месяцев после ее визита, и мы встретились случайно в совершенно иной обстановке. Мы оказались попутчиками в автобусе. Нам предстоял довольно долгий путь, и она опять заговорила о сыне, в том же самом стиле и с теми же интонациями. И я сначала даже обрадовался, что, может быть, все же смогу что-то понять и в чем-то помочь. Она поделилась со мной своим планом поехать с сыном в отпуск за границу, чтобы он оказался в новых условиях, без бабушки (к ее отношениям с внуком в ее словах чувствовалась ревность).

Она говорила, а я с каждой минутой чувствовал себя физически все хуже, как бы заболевал. Мне казалось, что это общение выпивает у меня всю энергию. И я вдруг представил себе ее сына, оставшегося наедине с ней на длительный период в незнакомом месте… И я сбежал. Я вышел на ближайшей остановке. Мне хватило только сил сказать ей на прощание: «Очень прошу вас, не берите с собой сына».

Я ждал следующего автобуса и постепенно приходил в себя. Я вдруг понял, что столкнулся с тем, о чем раньше только слышал, и даже не очень в это верил, – с психологическим вампиризмом. Я понял, что он в том и состоит, что человек вроде бы просит помощи и сочувствия, но при этом не вступает с собеседником в эмоциональный контакт, и не потому, что не может, а потому, что такой контакт помешает ему настаивать на своем. И он упорно повторяет одно и то же, вызывая у собеседника чувство вины, ибо собеседник при этом не может помочь. Он не может помочь потому, что такой человек и не ищет помощи, он только хочет повесить свои проблемы на другого.

Возможно, в этом и заключалась причина бесконечных болезней ее сына. Когда мать ведет себя так со всеми, включая своего ребенка, а ребенок ничем не защищен от ее эмоциональной глухоты и в то же время принимает навязываемое чувство своей вины, он может заболеть. Само его заболевание, которое создает ей проблемы, усиливает его чувство вины. И так далее.

Но я удивился: каким образом я выдержал ее визит ко мне как к психологу и не впал в состояние истощения? Думаю, что меня спасла моя позиция консультанта, позволившая сохранить дистанцию между нами. А в беседе на равных дистанция сократилась, и я был ничем не защищен от ее эмоциональной глухоты.

Вадим Ротенберг, психофизиолог, профессор Тель-Авивского университета.