– Мы оба были ролевики, – говорит Аня. – Я сама из ролевой среды вышла не так давно, когда уехала в Донбасс.

Тут я перестаю что-либо понимать. То есть, я что-то слышал про ролевиков, но никогда с ними не встречался и всю жизнь думал, что это какие-то подростки, штурмующие кусты с деревянными мечами.

– Ролевики – это не только те, кто с мечами бегает, – поясняет Аня. – Это субкультура, это тусовка, это общение людей, которые знакомятся через ролевые игры, через каких-то общих знакомых. Не все они постоянно играют в ролевые игры. Многие выезжают на игры раз в год, раз в два года.

– А как эти игры выглядят?

– Некоторые действительно выглядят так, что люди бегают с муляжами оружия. Но бывают игры не только по Толкину, бывают по Гражданской войне, и по Желязны, и по Агате Кристи. Господи, по чему только не бывают.

– Ты всю эту литературу читала? Она тебе нравится?

– Да, конечно. В наших кругах очень любят фантастику, фэнтэзи.

– И что, это действительно очень увлекательно?

– Очень.

– А Лёшка… что он был за парень, как выглядел?

– Рост – 195, худой и с длиннющими волосами, зелёными глазами, очень правильными чертами лица, низким голосом и с какими-то очень детскими жестами, мимикой. Хотя на самом деле он был очень заморочен на гиперответственности.

– Какое у него было образование?

– Мехмат.

– А почему «левый»?

– Потому что структурализм – жизненная философия среди ролевиков. Плюс примат государства над человеком в его понимании. Плюс экономическая точка зрения. Ему казалось, что жить для себя в том смысле, что неважно, что будет с государством, важно, что будет с тобой, – это позиция бактерии, вируса…

Она недолго молчит, что-то вспоминая.

– В общем, мы с ним так и не поверили, что друг другу всерьёз нужны. Я уже постфактум узнавала, что он был готов переезжать за мной в Питер, но решил, что я не проявила достаточной заинтересованности. Так мы разъехались. Он не продолжил общение, ушёл из всех соцсетей. А потом позвонил мне уже с войны.

* * *

– Он пошёл воевать в середине июля. Приехал на поезде, тогда ещё поезда ходили в Луганск.

Он собирался поехать в июне, но подобрал птенца стрижа и выкармливал его. Птенца стрижа нужно выкармливать сорок дней. Он выкормил стрижонка, а потом поехал на войну. Его взяли в батальон «Заря», в артиллерию.

Сначала его вообще брать не хотели, потому что он действительно странно выглядит: очки, длинные волосы, худой. Потом спросили: «А ты кто?» «А я математик-программист». «О, это же вычислитель в артиллерии».

Там реально не было никаких книжек, лишь пара человек, добровольцев из России, которые что-то знали, что-то умели и показали. Потрясающе! Я вообще не знаю, как они тогда умудрились Луганск удержать. На Металлисте стояла его батарея во время августовских страшных боёв. Там было две батареи. Потом, когда я уже после его смерти приехала, мне рассказывали, что вторая батарея страшно мазала, «а вот наша не мазала, потому что у нас Паганель был вычислителем». Позывной его был – Паганель.

Он погиб 26 марта 2015 года. В Лутугино под Луганском. К тому времени он уже командовал батареей, был капитаном. Хвост пришлось обрезать – обменять на капитанские звёздочки.

А потом его уволили задним числом... Есть такая команда сверху: минимум боевых потерь. Поэтому избавляются от погибших задним числом. После активных боёв порой озвучиваются такие низкие цифры жертв – оттого, что мёртвых увольняют.

Я сижу у окна, в пасть гляжу фонарю.
мой возлюбленный благословен, – говорю,
и мне чудится за спиной у меня движенье.
И земля, на которой его шаги, –
не остави ты нас, сохрани, сбереги,
и трава, что была под ногами его и тенью.
Жгу свечу на окне – заходи же, мой гость.
Будь же благословен его рыжий хвост
и лукавый прищур его, и большие ладони.
Будь же благословенна его родня,
(я не знаю, в неё ли включат меня,
мой невенчанный вечный жених бездомный).
Будь же благословенна весна и трава
и земля уготованная – два на два,
где мы тесно уляжемся рядом, словно впервые.
Будь же благословен. Не скажи «прощай»,
лучше крепче держи меня, не отпускай,
пока мы идём сквозь вороний грай
по-над пропастью, и колосья ржи вокруг золотые.
 

***

Сначала, когда первый раз прозвучало «Лёшка», она чуть не заплакала. Но как-то быстро, и, показалось, уже привычно взяла себя в руки. Мы заказали ещё по мохито, уже алкогольного. Она предложила; хотя тут куда лучше подошла бы водка. Но... было бы странно, да? Купить водки и, чокаясь, её пить. И вот мы сидели и тянули этот дурацкий мохито из трубочек. И всё время курили.

– Родители у него остались?

– Мать в Одессе.

– Ты её не видела?

– Видела. Она тоже была на похоронах.

– Какая она?

– Странная женщина. Последний год он не хотел с ней общаться. Как я поняла из его слов, его мать очень истеричная и непоследовательная женщина, которая очень хотела, чтобы он был при её юбке.

– Обычная мама… Ты так и не приехала к нему?

– Самое удивительное: нет. Сначала он говорил, чтобы я этого не делала, потому что опасно. Потом говорил – подожди, мне отпуск буквально через неделю дадут, я сам приеду к тебе в Питер. Я решила ждать. И этого себе никогда не прощу...

– Ты приехала на похороны и решила остаться здесь?

– После похорон я вернулась в Питер, раздала вещи, уволилась с работы...

– Где ты работала?

– Копирайтером на одну московскую компанию, которая игрушками занимается.

– И поехала в Луганск.

– Да.

* * *

В город пришла война.
В город ложатся мины.
В городе разорвало водопровод,
и течёт вода мутным потоком длинным,
и людская кровь, с ней смешиваясь, течёт.
А Серёга – не воин и не герой.
Серёга обычный парень.
Просто делает свою работу, чинит водопровод.
Под обстрелом, под жарким и душным паром.
И вода, смешавшись с кровью, по улицам всё течёт.
И, конечно, одна из мин
становится для него последней.
И Серёга встаёт, отряхиваясь от крови,
и идёт, и сияние у него по следу,
и от осколка дырочка у брови.
И Серёга приходит в рай – а куда ещё?
Тень с земли силуэт у него чернит.
И говорит он: «Господи, у тебя тут течёт,
кровавый дождь отсюда течёт,
давай попробую починить».
 

***

– Что мне запомнилось? – переспрашивает она.

...Запомнилось, как я приехала на первое интервью. Бабушка из Новосветловки – там очень долго стоял батальон«Айдар». Эту бабушку избили двое «айдаровцев» до такой степени, что она потеряла зрение. Причём избили её из-за совершенно нелепой и мутной темы. Дело в том, что у неё во дворе её знакомые поставили джип, но вытащили из него аккумулятор. И эти «айдаровцы» били её, чтоб она сказала им, где аккумулятор. А его просто не было, его забрали…

И вот этот первый разговор произвёл на меня ужасное впечатление. Потом уже были моменты, когда, скажем, неподалёку от Троицкого мы были на передовой, мины совсем рядом летали, но даже тогда не было такого ужаса. Потому что, блин, эта бабушка – она маленькая и худенькая, как воробушек, с абсолютно белыми глазами и с котёночком на руках. Плачет, ходит на ощупь...

– Что местные жители говорили про «Айдар»?

– Ничего цензурного. ВСУ многие жалеют, мол, ребята по призыву пришли. А про этих… Кстати, в Новосветловке ВСУ и «Айдар» перестреливались. В библиотеке сидят айдаровцы, в школе вэсэушники. Спускается ночь – и они начинают друг с другом внезапно перестреливаться. Такое было.

– А среднестатистический наш ополченец – какой он? Взгляды, привычки, характер? Коммунист, анархист?

– Всё это очень эклектично. Много мужиков, которые всю жизнь работали на шахте, и тут к ним пришли. И они взяли в руки оружие и отправились воевать. Преобладают именно шахтёры. Многие из них как бы типа за казачество, но если копнуть поглубже, то окажется, что этот казак – за СССР и за коммунизм. В общем, они просто не заморачиваются на этот счёт.

– Как, по твоим наблюдениям, сегодня чувствуют себя ополченцы? Не устали они?

– Ещё в мае всё было жёстко – у нас, говорили ополченцам, нет никаких боевых действий, мы не имеем права на ответку. Помню, мы на передовой, в роте AC/DC, по нам бьют и… ничего.

– Есть такая рота?

– Да, там командир роты Вася AC/DC – он большой поклонник этой группы. И там везде эта AC/DC – на бронетехнике, на машинах, на мотоциклах… И сам Вася дежурит по штабу и орёт в рацию матом, чтобы не смели давать ответку. «Ну как же, по нам же лупят!» – «Нельзя! А кто даст ответку – под трибунал пойдёт!». Сейчас ситуация немного поменялась.

– У тебя есть знакомые, которые сюда приехали из России?

– Да. Есть знакомый питерский ролевик, он к тому же менеджер среднего звена. Он послушал, как я рассказываю про Луганск, и в августе 15-го сорвался и тоже оказался здесь. Пошёл в батальон «Ермак», он стоял под Первомайском на передовых позициях ЛНР. Потом батальон расформировали, но он остался в Первомайске в полиции. Вообще, это по сей день передовая, город наполовину разрушен.

– И как он мотивирует свой переход?

– А что, говорит, я в Питере забыл?

– Ты сама прожила в Луганске чуть ли не год?

– Год.

– Потом решила, что там ты уже всё знаешь, и решила перебраться в Донецк?

– Да.

* * *

Всё это время, целый год, тихая, невысокая и очень женственная Аня жила одна в квартире, снятой за три тысячи рублей в месяц, работая журналистом и военкором. И появляясь время от времени в социальных сетях.

Сегодня её блог представляет собой удивительную, болезненно действующую на меня, но местами очень остроумную (и оттого ещё более болезненно действующую) смену постов – попеременно о бомбёжках, «двухсотых», «трёхсотых» и следом о жизни её котёнка по имени Феликс. Котёнок то болеет, то выздоравливает, с ним всё время что-то происходит. Он самый важный человек в жизни Ани.

– Феликс? – спрашиваю я. – В честь Дзержинского?

– Да.

– Где ты его нашла?

– В луганском приюте. Я его увидела в ленте «Вконтакте». Он сидел с очень надменным лицом – и я поняла, что нет мне жизни без этого котёнка. Я сразу же позвонила и сказала, что давайте мне прямо сейчас котёнка. Мне было очень плохо тогда. Я даже ложилась в больницу, в неврологию, и месяц лежала с тяжёлой депрессией.

– Здесь?

– В Луганске. Я и сейчас на антидепрессантах.

– Они помогают?

– По крайней мере, они делают жизнь приемлемой, без желания каждый день вскрыть вены. Вот... И взяла котёнка. А женщина у меня спрашивает по телефону: «Почему вы так торопитесь, почему сейчас? Это подарок?» – «Нет, я беру себе. Срочно».

* * *

– По Харькову не скучаешь?

– Скучаю и по Харькову, и по Киеву, и по Одессе. Я же автостопщица, я очень много поездила по Украине.

– Вот как… Социофоб-журналист, и особенно социофоб-автостопщик – это, конечно, не рядовой случай.

– Разговаривать с человеком, когда он подбирает тебя, просто: он уже не против общения.

– И что, никогда ничего плохого не происходило?

– Нет, от меня, наверное, идёт какая-то уверенность. Я долгое время занималась ножевым боем, у меня при себе нож. И этот факт уже несколько защищает... Нет, один раз мне пришлось его достать, но не воспользоваться. Просто сказала: чувак, давай разойдёмся миром.

– Поверил?

– Наверное, как-то чувствуется, что не побоюсь воспользоваться.

Я смотрю на неё. Наверное, я чего-то не понимаю. Потому что я чувствую всего лишь, что это очень добрый человек.

– Какие у тебя планы? Будешь тут до конца войны?

Она пожимает плечами, словно не знает ответа. Но тут же отвечает:

– Боюсь самое важное пропустить. Никуда пока не собираюсь.

* * *

– Как тут люди живут? – спрашиваю я.

Мы немного говорим про то, что в Донецке очень много кафе и магазинов, и салонов, и новые рестораны открываются чуть ли не каждую неделю, и можно покупать корма для животных, и вообще здесь идёт вполне себе светская жизнь, в которую не поверишь, пока здесь не окажешься.

В эту минуту к нам на веранду приходит гитарист из кафе и подключает гитару уже здесь. И тут же начинает играть. Нам приходится ретироваться обратно в помещение.

– Но если пообщаться с людьми в том же посёлке Весёлом… – говорит Аня.

– Что они тебе говорят?

Аня некоторое время раздумывает, чуть морщась, словно пересказывать ей всё это не очень хочется. Но отвечает всё равно.

– Там про одну женщину сосед рассказывает, как 1-го числа такого-то месяца убило её сына, потом 17-го убило её мужа, а 21-го, говорит этот мужчина, он заходил к ней, и тут начали стрелять. «Я сказал ей, чтобы уходила в подвал, но она не ушла, и ей голову оторвало. И 11 дней мы не могли оттуда её унести, потому что стреляли. Ну и когда уже забрали, она была уже вся объедена собаками». И это всё очень спокойно рассказывается...

– Ты считаешь, что Россия должна была ввести войска?

– Введение войск – это был бы гуманный шаг. Это особенно хорошо было видно и слышно, когда я была в Горловке.

– Совсем недавно?

– Совсем недавно. По нам стреляют украинцы. Стреляют, стреляют, стреляют. Стреляют, стреляют, стреляют. Два часа подряд... Тут вдруг отвечает наша гаубичная батарея. После этого тишина. Всё.

Для тех, кто погиб в бою,
есть специальный рай,
где не надо просыпаться по крику «Вставай»,
где вражеская не прёт пехота,
не утюжит прицельно арта,
где нет дурака-замполита,
штабных бумаг,
вообще ни черта
из земного страшного;
и в обед борщ с картошкой жареной вместо галет.

В какой-то момент
он стучит по столу специального ангела такого в погонах,
строгого ангела, увиденного впервые,
говорит: да сами е*итесь тут в этом сонном
омуте; я требую увольнительную на боевые.
Ангел что-то чертит в блокноте пальцем.
Он говорит: я понимаю,
вам неважно, кто там у меня остался,
но имейте ж совесть, мать вашу в рот,
там же до сих пор-то война идёт.

Ему вежливо объясняют: всё это не по правилам,
как бы самого окончательно не угробило.
Понимаете, говорят ему, мёртвые там ничего не могут,
это не я придумал, не сердитесь вы, ради бога,
просто у вас там совсем ничего не будет,
ну зачем вам всё это видеть,
как цветком распускается мина,
как гибнут люди,
вы ведь уже разучились быть, любить, ненавидеть,
то есть, когда ваши там будут с жизнью прощаться,
вы вообще не сможете ну никак вмешаться.

Он стучит по столу,
разбивается чашка,
у ангела порезаны пальцы.
В крови у него пальцы,
и ангел крылом машет,
бормочет под нос: «да чёрт с ним».
Следующий кадр: терриконы,
на заднем плане поля весенние,
пехота идёт в наступление,
миномёт пашет,
молодой парень над ухом слышит
непонятное бормотание и удар,
словно сзади толкнули:
обернуться необходимо.

Оборачивается,
и пуля пролетает мимо.
 

* * *

Нам кажется, что мы знаем, о чём мечтает и о чём может говорить, как о самом важном всякая женщина. Едва ли мы ожидаем, что молодая женщина вдруг скажет:

– Есть надежда, что мы отобьём Авдеевку.

Авдеевка – это населённый пункт, находящийся под контролем ВСУ. Я не помню, о чём я спросил Аню – уж точно не о мечтах, но о чём-то, что, по её мнению, сейчас может произойти хорошего. Она сказала именно эту фразу:отбить Авдеевку.

– Авдеевка очень важная, – сказала она. – Там они очень хорошо сидят. Они заняли промзону, и у них очень удобная наступательная позиция. Если их оттуда не выбить, они будут ползти вперёд. Либо они будут ползти вперёд, либо это будет гнойник, где постоянно гибнут люди. И потому нужно эту промзону отбить…

Спорить тут не о чём.

– Как ты добираешься до передовой, Ань?

– До той же Горловки легко добраться на автобусе. А дальше за мной приезжают и подвозят.

– И тебе правда не страшно?

– Ничего хуже, чем случилось, уже не случится. В принципе, я, скорее, агностик. Но вот все говорят, что после самоубийства ничего хорошего не будет. А я хочу с Лёшкой встретиться.

Война на Украине как часть мирового кризиса (отрывок)

Кто такой Арсен Аваков и Антон Геращенко