На днях гражданство Донецкой народной республики получил ополченец из Грузии. Тут, в Донбассе, множество ополченцев с невозможными, головокружительными биографиями, но случай Таймураза – так его зовут – совсем поразительный.

Имя его я не раз слышал от военкора Семёна Пегова: Таймураз часто и очень грамотно помогал нашим военкорам в работе – всегда знал, куда нужно поехать, чтоб было максимально информативно и зрелищно, но при этом шансы быть убитым оказывались, по возможности, минимизированы.

Женя Поддубный, тоже военкор, передавал в администрацию документы Таймураза на получение паспорта, и я, пользуясь случаем, попросил его познакомить меня с этим человеком. А то всё судьба не сводила. Ну, вот свела.

Высокий, красивый библейской красотой мужчина. Широко расставленные глаза, спокойный, внимательный, сдержанный. 37 лет.

Ополченец Таймураз

Я спросил у него, как лучше нам общаться – на «вы» или на «ты» – он говорит: «Как вам удобно». Имея дурную привычку тыкать всем подряд, я тут же перешёл на «ты», но в процессе разговора случилось что-то странное: спустя минут десять я понял, что могу с ним только на «вы» разговаривать.

Он вёл себя с безупречной корректностью, был доброжелателен и спокоен; но что-то было такое в нём… Короче, возникло ощущение, будто я разговариваю с аристократом – князем, к примеру; и посему место своё мне надо знать. Или, быть может, монахом. Или монахом из князей; как-то так.

* * *

Таймураз родился и вырос в Грузии, в Тбилиси. Скрывать не стану: у меня есть особенное любопытство к представителям другим этносов, воспринявших войну на Донбассе как свою, личную.

В начале войны даже визуально было заметно серьёзное количество выходцев с Кавказа: в основном осетины и чеченцы. Потом были ребята из Казахстана, встречал таджика, якута, приезжали из Франции, Сербии, немец был – погиб; но вот Грузия… с Грузией, сами понимаете, отношения непростые.

Глава ДНР Захарченко говорил мне как-то, что с той стороны стоит целое грузинское подразделение, его несколько раз пытались взять в окружение – но их особенно берегут и сразу отводят с позиций.

А тут вот что: передо мною колоритный выходец из солнечной Грузии. Поэтому я сразу спросил:

– Вы кто по национальности?

– Я грузин.

– Чистокровный? – не унимался я.

– Да. Грузинов не бывает наполовину, – мягко улыбнувшись, сказал Таймураз.

– И бывших, – посмеялся и я.

В 1995 году Таймураз вместе со своей матерью переехал в Луганск (с восьми месяцев он рос без отца – родители развелись), но гражданство у него так и осталось грузинское.

– Трудно было в Грузии тогда, в 90-е?

– Было очень трудно, длился переходный период. Появилась местная валюта: просто купоны обыкновенные. На них ничего нельзя было купить, или, если продавали, то по сумасшедшему курсу. Всё шло на российские рубли. Их достать было невозможно. Бюджетникам никто не платил зарплаты в рублях. Поэтому народ просто всё продавал.

Грузины ведь жили зажиточно в своё время. У нас в семье были всякие сервизы, люстры и прочее, и прочее. Это всё копилось годами: считалось, что вот я женюсь, у меня будет сервиз, у меня будет люстра. Сейчас это выглядит смешно, но тогда в это верили, и накопленное переходило из поколения в поколение.

И мы начали сдавать все эти вещи, на вырученное покупали хлеб, картошку. Про мясо вообще не было и речи. Газ, свет, вода – со всем были проблемы. Мы жили возле большой лесополосы. В детстве в этом лесу мы бегали: физкультура, прогулки – красиво там. А потом мы ходили туда и собирали щепки, чтобы на буржуйках варить еду. Это было в самом Тбилиси.

В квартире буржуйку не поставить. Мы ставили в подъезде. И вот 2-3 этажа собиралось – чтобы дрова экономить – готовили большую кастрюлю на всех. То есть просто стояла кастрюля в подъезде: возвращался кто-то домой, подходил, насыпал себе еды (она же постоянно подогревалась), шёл домой кушать. Такое время было.

– А почему поехали не в Россию, а на Украину?

– Тогда Россия была для всех, все в неё рвались. В Россию – это было очень дорого. А у нас друзья семьи были с Луганска.

* * *

– В Луганске кто тогда по большой части жил – украинцы, русские? На каком языке они разговаривали?

– В Луганске всегда говорили на русском языке – это был приоритет. Государственным языком считался, конечно, украинский, но все и всегда разговаривали на русском. Совещания в обладминистрации проходили на русском языке. Старались разговаривать на украинском, только когда Тимошенко приезжала в регион и все пытались ей соответствовать.

– Учебники были уже с украинской историей?

– Да, конечно. У нас были предметы – украинский язык и литература. Я был освобождён от них, но посещал эти занятия. Мне было интересно. Мне языки легко даются. Интересно было изучить язык, я его выучил – я ведь проживал на Украине, это было естественным. Но, преподавая все остальные предметы, учителя разговаривали на русском языке. Мы заполняли тетрадки на русском языке, хотя вывеска на фасаде школы была на украинском.

– Какая-то политизированность чувствовалась там тогда?

– Нет, у нас этого не было. В Киеве национализм и политизированность больше ощущались. Национализм без фанатизма. Это ощущалось и когда я путешествовал по Украине: я был во Львове, в Запорожье, в Виннице. Мне было интересно посетить разные регионы, познать культуру страны. Там это ощущалось, в Луганске – никогда. В Донецк я тоже приезжал. Здесь был единственный «Макдональдс» на тот момент, и мы со студенчеством, конечно, мотались сюда, это был такой фетиш. Здесь было точно так же всё на русском, всё просто, никакой политизированности. Атмосфера была – люди просто жили. Такое цивилизованное, красивое село, которое превратилось в город.

– В Луганске я закончил Машиностроительный институт. Когда поступал – это ещё был Машиностроительный, а когда заканчивал – университет им. Владимира Даля, экономический факультет, международные отношения. Периодически я ездил в Грузию, и с каждым разом мне было всё тяжелее ездить, потому что я понимал, что мне сложно общаться с ровесниками, потому что они остаются на том же самом, прежнем уровне. Образования они никакого не получали.

Если они и учились в ВУЗах, то эта учёба носила символический характер: друзей проведать, потусоваться в центре города. И я многое начал понимать, как раз обучаясь на Украине. У нас в семье русский язык никогда не был второстепенным. Он был вторым главным, и я с детства разговаривал на русском языке, родители разговаривали свободно, бабушка с дедушкой. У меня дедушка был военным лётчиком, служил в России. Поэтому русский язык был абсолютной нормой. Ну и до развала – все разговаривали на русском языке, неважно там, дети, взрослые.

– А сейчас?

– Весь бизнес построен либо с Украиной, либо с Россией, либо с Белоруссией, либо с Казахстаном, а это страны, где разговаривают на русском языке. В Беларуси никто не захочет разговаривать на английском, просто потому, что его мало кто знает. В Таджикистане ещё меньше. Мои сверстники в Грузии сейчас платят деньги репетиторам для того, чтобы выучить русский язык. Более того: учительница русского языка сегодня в Грузии зарабатывает больше, чем учительница английского языка, потому что учителей мало.

* * *

Я заказал себе пива и рюмку водки, а Таймураз чай.

Он отвечал размеренно, никогда не повышая голоса – не то чтобы отстранённо, но не вкладывая в рассказ какие-то явные эмоции. Даже когда подробности начнутся вовсе обескураживающие, а события приобретут характер откровенно трагический, голос и манера его речи не изменятся.

– 14-й год, Майдан – где эти события вас застали?

– Как экономист, я работал в Москве, в логистических компаниях. Для меня военная ситуация была достаточно далёкой, политикой я тоже не интересовался до такой степени, чтоб проявлять какую-то активность… Но, когда начались волнения непосредственно здесь, по телевидению рассказывали про авианалёты – для меня это стало шоком. Применяется авиация, тяжёлая техника: дикость.

Мне как человеку, который жил в этих местах, всё происходящее было очень сложно представить. В голове у меня была полная каша – я ничего не понимал. Зато знал, что могу сам поехать и посмотреть. Всё получилось очень просто: я купил билет на самолёт из Домодедова до Борисполя. Это было в апреле 14-го. На работе я взял себе выходные за свой счёт. У меня ещё работа такая, что я могу себе позволить выходные брать и вести какие-то дела удалённо.

Но... как говорится, хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Я не планировал, что это может растянуться на такое количество времени. Я взял неделю, и с запасом ещё вторую. Почему я взял две недели? Ну, думаю, приеду, увижу всё, но у меня же ещё есть друзья студенческие, с ними нужно встретиться. Я взял запас без каких-либо планов. У меня с собой была одна сумка, в ней сменное бельё и банка витаминов. Думал, ну что там ещё надо на две недели?..

(...Таймураз вернётся домой только через год. Вернее сказать, никакого дома у него уже не будет).

* * *

– В Киеве всё было прекрасно, – рассказывает он про впечатления весны 2014-го, – Киев жил своей жизнью. Из Киева я купил билет до Луганска – на поезде. Пообщался там с проводницами, которые тоже были из Луганска. Они сказали, что в Луганске ничего особенного не происходит. Сидят люди в здании СБУ, забаррикадировались, и всё. Подъезжаем мы к Славянску, остаётся там сколько-то километров, пассажирам говорят, чтобы они к окнам не подходили, сидели по своим местам: в Славянске стреляют, там всё серьёзно. Я спросил у проводницы, когда будет следующий поезд. Мне сказали, что будет вечером, тоже проходящий в сторону Луганска. Ну, думаю, выйду тогда, всё равно мимо проезжаю. 15 апреля в 7:30 я вышел со своей сумкой в Славянске.

Я бороду носил всегда. И примерно в таком же как сейчас виде, только с более короткой причёской я иду по Славянску: всё мирно, тихо, город убирают, люди куда-то проходят по своим делам. У местных жителей есть особенность – они ходят не с сумками, а с пакетиками. Вот, пакетик, – кто идёт на работу, кто на учёбу. Я купил кефира, посидел, попил. Думаю, сейчас народа станет побольше, поговорю с людьми. Но для меня уже было понятно, что ничего здесь не происходит.

Просто блокпосты поставили, ну ребята в балаклавах стоят там, с дубинками. Тогда ещё оружия не было: какие-то там щиты, палки. Выглядело это всё достаточно смешно: какая-то игра «Зарница» мальчишечья. Думаю: вечером уеду. Допил кефир и решил пройтись дальше по улице. Прошёл примерно метров двести до первого блокпоста на выезде из города.

Так вышло, что я приехал в тот день, когда должны были хоронить ребят из Славянска, которых расстреляли на блокпосту. Мимо проезжала машина, расстреляла их – молодых жителей Славянска.

– Тот самый случай, когда нашли визитку правосеков – все тогда издевались над этой новостью, а потом выяснилось, что визитка всё-таки была… – вспоминаю я.

– Меня на блок-посту остановили, попросили показать документы, досмотрели личные вещи. Я совершил глупость, когда сказал, что просто приехал посмотреть. Слово «посмотреть» после расстрела ребят на блокпосту, конечно, вызвало у них внутреннюю агрессию. Говорят – вы тут ходите, смотрите, потом приезжают люди, стреляют. Они вызвали микроавтобус и меня повезли в здание СБУ на проверку. Так я провёл 42 дня в подвале СБУ у товарища Стрелкова.

Такой поворот сюжета, признаюсь, был для меня совершенно неожиданным. Некоторое время я смотрел на своего собеседника и лихорадочно думал: может, Поддубный всё перепутал – и вместо легендарного ополченца Таймураза привёл какого-то Таймураза, пострадавшего от сепаратистов.

– Там, в процессе допросов, появлялись ли вменяемые люди, которым можно было всё как-то объяснить? – аккуратно спрашиваю я.

– Учитывая то, что я сейчас здесь с вами сижу, вменяемые люди там были, – едва-едва улыбаясь, отвечает Таймураз. – Я понимал, что, в лучшем случае, меня расстреляют, а в худшем случае я погибну в ходе очередного допроса. Потому что люди, которые хотят услышать то, что хотят, они в любом случае пытаются это получить. У них всякая последовательность в ответах вызывает агрессию: мол, неужели ты сильнее нас, мы же тебя по любому можем сломать.

И когда ты рассказываешь, что живёшь в Москве, что у тебя есть семья, есть телефон и всё это можно проверить, – в том числе у меня на теле татуировки имеются достаточно давно и найти второго такого же человека просто нереально... И это всё равно не срабатывало. 42 дня я всё равно провёл на подвале. Я встречал новых людей на подвале и провожал старых. То есть я стал там неким старейшиной. Потом нас перевезли в РОВД в Славянск, мы сидели в ИВС. Там были более комфортные условия, потому что в СБУ был реальный подвал.

– Среди допрашивавших вас были какие-то известные люди, которые потом вам встречались? Приходилось пересекаться с теми, кто допрашивал?

– Да, конечно. Только я сейчас не хотел бы об этом говорить, потому что упомянутые вами люди сегодня занимают официальные посты. Собственно, к ним у меня никаких претензий, так как именно они стали тем буфером и в конечном итоге гарантом того, что я сегодня живой.

– Как вы оттуда выбрались в конце концов?

– 3 июня в Семёновке началось полномасштабное наступление, был очень жёсткий бой – и большие потери среди ополчения… Появились потери – понадобились резервы. Был придуман штрафбат, чтобы было кому копать окопы. Мне посчастливилось попасть в этот штрафбат. Его только создали, и 4 июня мы уже копали окопы под огнём миномётов.

На второй день случился такой обстрел, что конвойная служба, которая нас охраняла, просто потерялась. И я обращаюсь к ополченцу Боцману, который и сегодня служит и находится в добром здравии: «...Поговори, чтобы оставили меня здесь. Потому что на подвале – это точно не моё. Я не буду никуда бежать. Не зря же я провёл 42 дня на подвале, надо завершить эту историю правильно».

Тогда ещё не было никакой «Спарты», но Моторола уже руководил своей группой. Было его волевое решение – он взял и позвонил в военную полицию. Мне тут же выписали вольную и я остался там на переднем крае войны у Мотора в отряде.

* * *

– Нет-нет-нет, подожди, – прошу я, почему-то перейдя на «ты», – как так могло случится? У меня психологически это не стыкуется. Ты безо всякой вины сидишь полтора месяца на подвале, тебя допрашивают, тебя пытаются запугать, унизить – ты же, напротив, должен всю эту «русскую весну» возненавидеть и уж точно не воевать за неё. Какая-то идеологическая подоплёка должна была возникнуть? А то получается: приехал, сел, из тюрьмы пошёл на войну – какой-то важный момент выпадает.

– Вы правы, – вдруг согласился Таймураз, он так и будет последовательно называть меня на «вы», – Идеологическая подоплёка возникла в подвале СБУ. Вроде как я военнопленный, непонятно по каким мотивам угодивший в подвал. Чем дольше я сидел, тем лучше я понимал, что меня просто так не отпустят. Мало ли: я выйду и расскажу, что сидел на подвале. Сейчас правду может рассказать каждый, даже без журналистов. Просто сесть у Интернета, включить камеру и всё.

Но с другой стороны, я видел, что нам приносят ту же самую еду, которую едят ополченцы. Нам всем готовили местные жители. Обычные люди приносили нам консервы, компоты, всякие закатки. Ополченцы, которые с нами выезжали, нас охраняли – они с нами делили эту еду.

Наконец, я был поражён, что ополчение составляли местные. Все они были люди не военные. Спрашиваю у одного: а ты чем занимался? Говорит, на рынке очками торговал. «А зачем тебе, – спрашиваю, всё это?» Он: «Ну как? Я же в Славянске вырос, здесь у меня мама живёт, здесь отец похоронен».

Для меня всё это явилось мужским показателем: люди ничего не бросили, не убежали. Они не наступают, не убивают, они просто защищают свою территорию… К тому же, на подвале были разные люди: имелись представители «Азова» и другие, им подобные. Через две-три недели уже было понятно, кто есть кто на самом деле.

* * *

– А в Москве у вас остался кто-нибудь?

– Супруга с ребёнком.

– Они подали в розыск, когда вы пропали? Или вы смогли как-то передать им весточку?

– После этих 42-х дней только на третий день я смог позвонить. В Семёновке тогда не было никакой связи. Попросил ребят-журналистов, чтоб позвонили и передали, что я нахожусь там-то и там-то и при первой возможности наберу.

– И? – не унимаюсь я, – Когда вы с женой поговорили впервые? Какой была её реакция?

Таймураз секунду молчит, потом всё в той же совершенно спокойной манере поясняет:

– Это сложно объяснить постороннему человеку, сложно понять умом. Но ещё в Москве, собираясь в дорогу, я понимал, что еду туда, где идут боевые действия, и я могу просто оттуда не вернуться. У меня был опыт, когда мой приятель уехал по туристической путёвке и пропал. И у его жены возникли трудности с документами, с разрешениями и тому подобное. Поэтому я развёлся. Это было не просто, потому что супруга не понимала, как такое можно совершить. Но я переписал всё, что у меня было, на неё и уехал. И когда я сидел на подвале, я понимал, что поступил правильно.

(Здесь возникла пауза, я снова пытался хоть как-то обдумать сказанное. Таймураз невозмутимо ждал следующего вопроса. Если б я молчал три минуты, он тоже молчал бы и, ничем не смущаясь, ждал).

– ...сколько вы были в браке?

– С 2011 года.

– То есть, три года?

– Да, но до этого мы были знакомы пять лет, поэтому нажитого общего было много. Тем не менее, этот поступок я совершил.

– Правильно ли я понял, что у вас уже не было отношений? Или, когда ты всё-таки дозвонился, она сказала – приезжай уже домой, прекрати всё это?

– Конечно, для неё это был шок, и она просила приехать, но я сказал, что не смогу этого сделать. И это был выбор не между семьёй и войной. Я должен здесь остаться, потому как оказался не случайно в этих местах.

– Сколько было твоему ребёнку тогда?

– Два года. Сейчас уже четыре.

* * *